тысяче имён;
она, как небо, ярко-голуба
и, словно море, с виду бестелесна,
её наружу вспененная бездна
горит звездой скалистого столба,
как будто в чащу ссыпанная соль, —
в таёжной мгле иль зареве болота
душа тиха, как тень ночного грота,
и холодна, как поздняя трифоль,
и горяча: нагая из шиншилл
она вздымалась, на руки бросаясь,
но, от неё стократно отрекаясь,
Творец иным простором дорожил;
не завершён землянин, человек,
глупцами вновь к душе презренье свито,
но все пройдут сквозь огненное сито,
сквозь глубину текущих к небу рек,
где нет, увы, ни снов, ни берегов
и тех, кто злобен и беспутно грешен;
где цвет уже совсем других черешен
лежит вокруг искрящихся стогов;
но всё-таки, моя душа, уймись,
на вольных скалах отдохни, не пенясь,
иначе нас с тобой сожгут за «ересь»,
а ты крылом пронзишь до срока высь.
Всё сказано. По-моему, сполна;
моих метафор смысл концептуален,
мой путь велик, хотя чуть-чуть печален:
летит над миром Млечная Волна!
II
Как тяжело предчувствовать, страдая
и понимая тленность Бытия,
когда душа, уже не молодая,
идёт по тропке – кромке острия,
наточенному лезвию заката,
где луч нездешний плавится вдали
и бесконечно, тихо, виновато
плывут на юг ночные журавли;
где цвет листвы ещё багряно-розов,
а горизонт малиново-бордов
и далеко до северных морозов
с прерывным треском вымерзших углов
знакомых хат, – да где там, где тут хаты? —
давным-давно на кухнях тёплый газ,
и не пугают никакие платы,
и старомоден под забором лаз,
и я живу, по-моему, «опрятно»,
кручу приёмник – слушаю «себя»:
на Солнце вновь размашистые пятна
гудят, планеты волнами кропя, —
как шум души, поток Большого взрыва
зажат в моей надломленной горсти;
как магнетит, притягивает ива
мой взгляд к окну… О Господи, прости.
Широк простор пустой многоэтажки:
разъехались, стучит ветвями клён,
смурной сосед, любитель злой затяжки,
густой тоской, как лист, посеребрён;
и как-то вдруг немыслимо средь ночи —
возвышенна, спокойна и легка —
в «противовес японской Тамагочи»
живёт, летит на Млечный Путь строка;
и как-то сложно «не подать и вида»,
что «всё горит, горит огнём внутри»,
и «как-то всё обычно у Эвклида»,
и «светел смысл в словах Экзюпери».
За горизонтом тонут самолёты,
тону и я, предчувствуя, горя…
Миры спешат в свои живые соты,
дрожит в листве рассветная заря.
III
И.Р.
Уплывала на запад заря —
необъятно, возвышенно, чисто —
и, сгущаясь в