Русский дневник. 1927–1928. Альфред Барр

[43] – вероятно, находящегося под влиянием иконизма Григорьева, Судейкина и других.

      Затем обедали в вегетарианском ресторане: суп (очень сложный и густой) 30 к⟨опеек⟩, овощи 25 к⟨опеек⟩, kompot 35 к⟨опеек⟩, чай 10 к⟨опеек⟩.

      Вечером пошли в Театр Революции, одно из детищ Мейерхольд а [44], посмотреть пьесу ⟨пропуск Барра⟩ под названием «Конец Криворыльска» [45] – смесь фарса, сатиры и мелодрамы на тему разложения буржуазной жизни в маленьком городке после революции. Пьеса шла с 7:30 до 11:30 в пяти актах и семи сценах, не переставая держать зрительский интерес: действие было таким стремительным, декорации такими интересными, а игра на таком невероятно высоком уровне. Из 40 исполнителей никто не играл плохо, а дюжина из них играла просто превосходно. В Москве, наверное, вдвое больше отличных актеров, чем в любом городе мира ⟨прилагается набросок одной из декораций⟩. Публика была полностью пролетарской. Пьеса, таким образом, была очевидна по действию, не утонченна по психологии и игралась широкими мазками, но была в высшей степени развлекательна.

      Переводчик Даны был офицером на борту «Авроры» во время восстания.

      После пьесы пошли в Дом Герцена за пивом и сыром. Девушка, у которой мы были вчера в гостях, играла «Аллилуйю» на рояле в большой концертной манере и с интересными ритмическими эффектами, но без всякого чувства джаза. Было много литературного народа, но никого из тяжеловесов. В постель в 2:15.

30 декабря

      После позднего завтрака я смог наконец убедить портье добыть мне марки для слишком долго откладывавшихся писем домой.

      Затем – в Первый музей нового западного искусства [46], бывшая коллекция Щукина, возможно, лучшая коллекция современной французской живописи после Барнса в Филадельфии [47] и Ребера в Лугано [48]: 8 Сезаннов, 48 Пикассо, 40 Матиссов, дюжина Деренов и так далее. Ранние Пикассо в особенности исторически ценные, поскольку по ним можно лучше всего проследить развитие кубизма – хотя мало Браков и Анри Руссо. Нам интересно, так же ли прекрасен Морозов.

      Встретились с Бобом Вульфом в галерее и пообедали в еще одном толстовском (вегетарианском) ресторане.

      Вечером Розинский позвал нас на концерт Скрябина. Если верить Р⟨озинскому⟩, музыку Скрябина можно понять только после длительного изучения его жизни и философии. С⟨крябин⟩ был мистик, теософ, розенкрейцер и кто там еще и чувствовал потребность спасти или уничтожить человечество великой «тайной» в форме музыкального произведения. Он умер прежде, чем начал свой опус магнум, хотя оставил предварительные наброски. Розинский воспринимает всё это очень серьезно и твердо верит, что Скрябин – самый великий из всех русских композиторов. В этом он, быть может, быть прав, но Мусоргского, Стравинского и Бородина тоже не следует сбрасывать со счетов.