дома постороннего человека вряд ли благотворно скажется на её самочувствии, – произнесла Ольга и тяжело вздохнула.
– Слушай, а ты, наверное, права, – ответил ей Калашников, подумав несколько секунд. – Спасибо! Я и не знаю, как тебя отблагодарить!
– Да брось, о чем речь. Я ради Ани готова на многое пойти. Люблю ее как родную сестру и не могу спокойно смотреть как она страдает…
Во время этого разговора, который состоялся в квартире Калашниковых через несколько дней после похорон, Анна присутствовала в одной комнате с Владимиром и Ольгой, но была где-то очень далеко от них. Она снова погрузилась во мрак безразличия ко всему происходящему вокруг и снова начала писать довольно мрачные, а порой и откровенно жуткие картины. Именно этим она сейчас и занималась, совершенно не обращая внимания на присутствующих рядом с ней близких людей, как будто их и не было рядом.
Женщина, одетая в старую и потертую, с пятнами выцветшей краски футболку и джинсы (последнее время дома она ходила только в этом наряде), сидела на своем табурете в центре гостиной, которая теперь превратилась в ее мастерскую, и создавала свой очередной «шедевр». На этот раз на холсте уже четко проступили контуры какой-то избушки, довольно ветхого, если не древнего вида. Избушка по виду скорее всего была срублена из какого-то темного дерева, которое уже давно потрескалось и покрылось десятками различных трещин, в которых пророс то ли мох, то ли какая-то плесень, довольно неприглядного вида. Изба еще не была дописана до конца, но и того, что уже было сделано было более чем достаточно, чтобы понять, что такую «красоту» не стоит показывать никому постороннему. При взгляде на этот «объект», который как бы парил в воздухе, а точнее в каком-то темно-сером мареве, чувство тревоги за жену у Владимира росло с каждым днем. Он видел ее несколько картин из той, прошлой жизни, которые ему показывал Аристарх Эммануилович и теперь уже не сомневался, что нынешняя «кроличья нора», в которую угодила Анна стала размерами гораздо глубже, чем та, предыдущая. Но по-прежнему не оставлял надежды на выздоровление жены. По крайней мере, так он заявлял всем окружающим, в том числе и Ольге.
Тем временем для Анны разговор её мужа с подругой в данный момент был не громче комариного писка. Она их просто не замечала, полностью погрузившись в свое почти коматозное состояние. При этом, сумасшедшей в общепринятом понимании этого слова она не являлась. Спала, умывалась, чистила зубы, принимала душ, завтракала и… отправлялась творить. С мужем после того самого трагического дня она больше не разговаривала, но реагировала на его слова, хотя и с большим опозданием. Когда Ольга же пыталась с ней разговаривать, то первое время Анна и ее так же не замечала, потом все-таки как-то определила, что это не посторонний для нее человек. И стала даже отвечать на некоторые вопросы.
– Как ты думаешь, у нее есть шанс чтобы вновь вернуться к нормальной жизни? – спросил Владимир, задумчиво глядя на жену.
– Уже сам факт того, что она не пытается свести счеты с жизнью, лично у меня вызывает надежду на прогресс, – ответила