«Ты уже своё дело сделал!», вытолкал его взашей: «Иди делай обход!», и кликнул операционную медсестру Надежду Любимовну.
Филипп Филиппович уже старый для того, чтобы что-то понимать, подумал Булгаков, и эгоизм молодости взял в нём верх.
Шёл восьмой час утра. Булгаков поплёлся к себе, укололся и, как сомнамбул, подался по палатам. В голове была пустота, словно у колокола с перепою.
В десятом часу Филипп Филиппович вышел, мокрый, как мышь, с удовольствием повёл бабскими плечами:
– Слава богу, ты вовремя среагировал. Дай закурить!
– А что было? – спросил Булгаков глуповато, хотя, конечно, всё понимал, как собака Тузик у Африканыча из дворницкой.
– Попис мопис… – ответил Филипп Филиппович, нетактично воротя морду в сторону.
– Что за «попис мопис»? – удивился Булгаков, изображая наивность.
– Обильное кровотечение! – прямо ему в лицо буркнул Филипп Филиппович.
– Откуда?! – вырвалось у Булгакова.
Ведь я всё делал правильно, по инструкции, с ужасом подумал он, испытывая слабость в коленках.
Филипп Филиппович странно посмотрел на него:
– Ты понимаешь, что такое «там» найти артерию, которая порвалась?
– Понимаю… – обречённо промямлил Булгаков.
– Ничего ты не понимаешь! – попенял Филипп Филиппович с превосходством практикующего хирурга. – Больше так не делайте, любезный, больше абортов она не переживёт!
– Больше не будет, – зарёкся Булгаков и почувствовал, как мышцы на его лице деревенеют.
Это был её второй аборт. Первый она сделала ещё до их семейной жизни, в далеком тринадцатом. Он старался об этом забыть, но гадская память раз за разом выталкивала его, как баул с грязным бельём, и трясла прилюдно перед совестью, отчего на душе становилось мерзко и пакостно. Если бы он предал самого себя, это ещё можно было простить, но он предал Тасю.
– Ну это вам виднее, – снисходительно сказал Филипп Филиппович. – Иди домой. Она будет спать до вечера. Я пригляжу.
– Я в ординаторской лягу… – промямлил Булгаков, тушуясь до невозможности.
– Как хочешь, – пожал бабскими плечами Филипп Филиппович. – И перестань трескать морфий!
– А я и не трескаю, – похолодел Булгаков и ссутулился.
– Я в три раза старше тебя и всё вижу, под коленкой у тебя дорожка. Высохнешь, как мумия, и подохнешь года через три.
– А откуда вы знаете?.. – через силу спросил он, не смея поднять взгляда.
– У меня вот так же дочь ушла… – с осуждением посмотрел на него Филипп Филиппович. – Уж как мы с женой ни бились, а ничего сделать не смогли. А тебе повезёт, – предрёк Филипп Филиппович, – ты взрослый, дай бог, конечно, жена поправится, и уезжайте. Откуда ты?
– Из Киева… – буркнул Булгаков, надувшись как мышь на крупу.
– Ну вот. В свой родной Киев. А такая жизнь… – Филипп Филиппович стоически мотнул глазами по стенам больницы, – не для тебя, природа у тебя другая. Не знаю, какая, но другая. Не станешь ты настоящим