Не выдержал. Николай Вагнер

нет! Это все люди выдумали… Я знаю только одну философию… Да ты с дороги, верно, хочешь чего-нибудь закусить? А я-то пустился в рассуждения о философии… – И он быстро подошел к портьере, распахнул ее и закричал: – Никитич! Никитич! Этакий старый желудь! Совсем оглох!..

      И он двинулся по направлению к передней.

      – Да ты не хлопочи! – возражал я. – Я закусил перед отъездом.

      Но Палаузов расходился и велел приготовить завтрак. Повар у него был тоже старый, но хороший повар.

      – Я, знаешь, живу здесь точно в заколдованном, сонном царстве, – говорил он, вернувшись в кабинет. – Все у меня совершается в положенное время, точно заведенные часы.

      – И не скучно тебе?

      – Нет, я привык! Напротив, я, кажется, скучал бы, если бы кругом меня была суматоха жизни… А теперь… Я хожу, думаю, читаю. Тишина мертвая… Посмотрю кругом… Точно все спит.

      Я невольно оглядел комнату. Стены ее были из старого дуба. Они совсем почернели и смотрели чем-то средневековым. Пол-паркет почти весь расщелялся и расклеился. Диваны обиты темно-зеленым, полинялым и потертым трипом. Шкафы, тоже дубовые, все полны книг. Камин тоже какой-то средневековый, громадный. Все взятое вместе производило удивительно грустное впечатление.

      – И тебе не жутко здесь? По вечерам или по ночам? – спросил я.

      Он ответил не вдруг и ответил, по обыкновению, вопросом:

      – Что такое «жутко»? Я не понимаю этого слова… Я страха человеческого не знаю и не признаю.

      – Вот как! – удивился я и пристально посмотрел на него.

      При этом я вспомнил, что еще в университете он отличался какой-то удивительной храбростью – эта храбрость была, кажется, сродни апатии. Он был всегда невозмутим и все встречал с одним неизменным афоризмом: «Что будет, то будет, и мне до этого нет никакого дела».