невидимку.
Ближе к вечеру следующего дня появилась свежая партия исследователей: мистер Рочестер, Збигнев Бенеш и двое аборигенов из поселка. Индейцы тащили на себе обглоданное тело Гонсалеса.
– Подарочек свалился с дерева к нашим ногам в пяти милях отсюда, тут, что – дефицит консервов? – Рочестер метнул в сторону окурок.
Туземцы, гурьбой высыпавшие было навстречу – попятились, на их незатейливых лицах читалось отвращение. У ворот, освященных фигурой неизвестного божества, выкопали глубокую яму. Тело обернули в грубый саван, опустили в желтую пузырящуюся грязь. В могильный холм Джонс воткнул палку с прибитой дощечкой, процарапанная на ней надпись гласила:
*
Энрике Гонсалес. Умер 1936.
Археологическая экспедиция Н.Й.
музея естеств. истории.
*
После смерти Гонсалеса в атмосфере что-то нарушилось, расцвела тень подозрительности, разобщавшая белых с индейцами. По ночам вокруг могилы исподтишка происходила возня, омрачая безоблачное настроение бледнолицых братьев.
– Чую, веет грозой, нужно закругляться. Будьте осмотрительны, кто поручится, что у этих крепкозадых парней вместо мозгов, – пророчествовал Джонс.
* * *
– Саари, крепитесь, рана на ноге вашей супруги скверно заживала – отвратительный климат. Упреждая развитие гангрены, отправил ее вчера гидропланом в Манаус, она в госпитале Святого Франциска, вот адрес. – Обрадовал Гарина в лагере доктор Вернер.
– Она может потерять ногу?
– В условиях стационара больше шансов на благоприятный исход.
– Велела что-нибудь передать мне?
– Нет.
Гарин сейчас преображался, лишался многолетней привычки, ороговевшей как старая мозоль – привычки постоянного контакта с личностью Зои, с ее психическим статусом, с ее физиологией, сросшимися узловатой пуповиной с его организмом. Он не захотел вникать в разнородные чувства, елозившие под надбровными дугами, но забытая свобода раскрепощала, перевешивала все другое.
Индейцы, покидав в лагере ношу, угрюмые, бормоча невнятные фразы, удалились в свой поселок.
– Что бы это значило? – осведомился Голдберг у Джонса.
– Боятся, ругают нас злыми духами. Послушайте, Голдберг, вдруг завтра не станет меня или Рочестера? Милые дикари неотложно пустят вас на буженину, не приходило в голову выучить хотя бы пяток предложений? Это несложно.
– Знаете, уважаемый мистер, вы, слов нет, авторитетный ученый, но беспардонность ваша порой переходит всякие границы приличия…
– Ба, зачем так волноваться из-за шутки, жертвуете знаменитым английским чувством юмора?
– Я не англичанин. И раньше замечал за вами присущий американцам снобизм, это высокомерное пренебрежение…
– Не делайте из мухи слона, Самуэль. Мое отношение к людям не зависит от их национальной физиономии, хотя себя я с гордостью отношу к стопроцентным американцам – то, что у нас называется WASP (5).
Голдберг скривился, как при зубной боли:
– Бросьте,