попытка «выйти на свободу» из «тюрьмы» (семьи). Или, как считает Купер, заболевание есть протест, хотя и противоречивый по своей сути[70]. При этом члены семьи активно сопротивляются любым попыткам больного уйти из семьи, поскольку, с точки зрения Лэнга, психически больной член семьи поддерживает устойчивость семьи, являясь как бы ее «несущей конструкцией». Вокруг его болезни вращается вся жизнь семьи, на него сваливают всю ответственность за неудачи семьи, весь гнев и вину.
Говоря о социальном смысле тяжелого психического заболевания, Эстерсон обращается к ветхозаветной метафоре козла отпущения. Это явление имеет символический смысл избрания жертвы, на которую вымещается вся вина и ненависть племени. Он описывает функцию этой процедуры как инстинктивную попытку племени «облегчиться» от собственной ненависти. Социальная группа вымещает на жертве свои собственные проблемы. То же происходит в семьях шизофреников, например. В таких семьях мать, как правило, холодная, равнодушная либо гиперопекающая, направляющая ребенку двойные послания, в глубине себя самоутверждается за счет ребенка, принижает его, чтобы самой возвыситься. В пятидесятые годы родился специальный термин – шизофреногенная мать.
Таким образом, во второй половине ХХ века и философы, и психоаналитики вышли на проблему языка как основного способа формирования сознания, как здорового, так и больного.
«Практики безумия – это языковые игры», – пишет российский философ В. Руднев в книге «Философия языка». «Смысл депрессии – приобретение новых смыслов»[71]. Наука о знаках – семиотика утверждает, что в языке важны не физические звуки, а отношение звуков к смыслу. В связи с этим вводятся два понятия: означающее (как сказал) и означаемое (что сказал). Между ними возникает зазор, куда устремляется ложь, как говорил Сартр. Два человека могут совершенно по-разному понять один и тот же текст. Например, жена мужу говорит: «Ты купил зеленый виноград». Она имеет в виду, что он незрелый. Муж, улавливая недовольство в ее голосе, отвечает: «Ты же сама просила зеленый, а не черный». У слова «зеленый» в данном примере два совершенно разных смысла. И таких примеров в языке масса. Не удивительно, что ХХ век прошел под девизом: «Важен не текст, а контекст».
В зависимости от контекста ситуации субъект обращается либо к его концепту, либо к детонату. Этот дуализм порождает коммуникативные барьеры. Например, выражение «съел три тарелки». Если обратиться к слову «тарелка», то «съесть три тарелки» означает съесть сами тарелки. А если обратиться к контексту (человек сидел в кафе и съел три тарелки), то смысл совершенно другой: человек не тарелки ел, а блюдо на трех тарелках.
С точки зрения семиотики, количество слов в языке намного меньше количества смыслов, которые они несут. При патологии нарушается процесс смыслообразования: человек либо неверно определяет смысл обращенных к нему слов, либо наделяет одним и тем же смыслом все слова подряд. «Сквозь ложь истолкования