в Школе-лаборатории, я мысленно часто-часто благодарила соседей по ленинградской коммунальной квартире. Если бы они не учили меня целый год так старательно, если бы не дали мне, фактически, полноценного начального образования, я не прошла бы ни единого испытания, предложенного сотрудниками товарища Бродова. Эти испытания назывались «тестами». Мне давали задания и на счёт, и нарисовать что-то, и ответить письменно на вопросы анкеты, и найти решение логической задачи. Вот стыдоба вышла бы, если б я сказала: я, мол, неграмотная, ни считать, ни читать не умею…
Так уж сложилось, что в школу я ходила от силы месяца три, да и то через пень-колоду. Школа находилась в большом селе – там же, где правление колхоза. Наша деревня – тоже не маленькая, но детей в двадцатых народилось мало, школа не полагалась. От нас идти до центральной усадьбы по прямой через поля – версты четыре. В распутицу полевыми дорогами не пройти, а в обход вдвое дальше. В дождь меня никто из дому не гнал, да я и сама понимала: не дойду. А осень стояла, и дождей становилось всё больше. Потом подморозило; я к тому моменту доносила старые материны ботинки до того, что они каши запросили. Отец чинил несколько раз, но ботинки вновь расползались. Другой обуви родители не могли мне купить. Оставались в запасе валенки: куда зимой без них? Но никто не желал, чтобы я стёрла и их на длинной ежедневной дороге до школы и обратно. В школу мне, пожалуй, хотелось. Однако когда прошла очередная непогода, и я собирала котомку, чтобы двинуться в путь, бабушка сказала матери:
– Что проку от этих её хождений? Так ходить – и букв не заучишь. Путь опасный, уже волки по морозу рыщут. Тебе уж так нужно, чтобы она эту грамоту выучила?
– Хорошо бы быть грамотной, время такое, все учатся, – с сомнением ответила мать.
– Бог даст, выучит буквы и без школы, как ты. А то как бы мы дитё не потеряли, – сказала бабушка просто.
И мать сдалась. Больше меня в школу уже не пустили.
Бабушка как будто чувствовала, что я ей скоро понадоблюсь. Она тяжело заболела той зимой. Слегла и не вставала. Почки она застудила. Студёная была зима. Все смирились, что она уж не встанет и помрёт к весне. Я ухаживала за ней. Поселилась в её махоньком, чистом домике на другом краю деревни, не отходила от неё полгода: и по хозяйству всё делала, и травки заваривала, и на ведро её таскала на себе. Мне всё, что для бабушки делала, было не в тягость, легко даже. Это ж – не таблицу умножения зубрить! Бабушка встала на ноги, а к концу лета совсем окрепла.
Я не догадывалась, конечно, а специалисты из Лаборатории, узнав эту историю, твёрдо заверили, что я не просто ходила за бабушкой, а лечила её с помощью нейроэнергетики. «Как же так, рук не прикладывая, не пришёптывая всяких заговоров?» – удивилась я, и специалисты ответили: «Одним своим присутствием. Ты сильная, тебе и рук не надо поднимать, и заговоров читать»…
В деревне я хотела вступить в пионеры. О пионерской организации рассказывала учительница в школе, куда я недолго ходила. Пионеры собираются