Первые сутки на острове прошли без особых эксцессов. О скором возвращении домой, наверное, можно было забыть, и поэтому, необходимо было обустраивать жизнь вдали от дома и цивилизации. На первом плане было жилье и огонь. Без крыши над головой я был уязвим. Только стены и крыша могли спасти меня от холода, ветра и проливного дождя, который мог лить в этих широтах, целую неделю. И я пошел— пошел туда, где как мне казалось, можно было найти укромное место, чтобы возвести там свое бунгало. Я шел как можно осторожней. Мне не было ведомо о животном мире, который окружал меня. Всюду чудились страшные звери и гады на которых я насмотрелся в голливудских фильмах. Мне казалось, что вот— вот и мне навстречу попадется Кинг— конг или какая немытая, Гадзила, которые обитали на этом острове и считали его своим домом. Крепко сжимая полосатую рукоять своего стеклянного ножа, я прошел по острову несколько миль. Изучая следы, оставленные всякими животными на песке, я убедился, что крупнее кокосовых крабов, здесь никого не было. Облегченно вздохнув, я направился к торчащему среди острова вулкану. Мне хотелось забраться внутрь и раздобыть огня, чтобы скрасить свое меню жареным мясом пальмового вора. Пройдя еще несколько миль, я понял, что затея попасть в кратер не выдерживает никакой критики. Добраться до вершины не представлялось возможным. Крутой склон, усеянный острыми осколками вулканических бомб стали первым непреодолимым препятствием на пути цели. Слегка заморившись, я присел и стал с высоты птичьего полета, осматривать окрестность, откуда открывался прекрасный вид, как на остров, так и на окружающее его море. Бирюзовая вода простиралась во все края до самого горизонта. Легкий бриз делал водную гладь необычайно спокойной, и мне казалось, что небо отражается на её поверхности, придавая ей такой голубой цвет. Остров был небольшой. На север он простирался на три— четыре мили. С Запада на Восток он был больше, но не намного. На западной стороне сквозь пальмовую рощу просматривалась удивительной красоты лагуна. Теперь я точно знал, где будет стоять мое бунгало, где я проведу остаток жизни со своей резиновой женой.
– Фу, какая же гадость это имя! Какой хрен придумал имя Барби!? – спросил я сам себя и твердо решил переименовать её, придав ей что— то более прилично.
Барби обычно называли моряки портовых проституток, которые розовыми лосинами и короткими юбками завлекали возле кабаков, изголодавшихся по женской ласке мужчин. же, волею судьбы стала мне женой, а сожительница такого имени иметь не должна, твердо решил я.
– Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоpжетта. Вся жизнь вами. Как солнцем июльским согрета, – запел я, вспоминая женские имена, навеянные мне известной песенкой.
– Покуда со мной вы, клянусь, песня не спета, – продолжил я, и в эту секунду понял что я необычайно счастлив. Я был счастлив тем, что был жив. Я был свободен как птица в полете, и это новое ощущение придавало мне оптимизм и необыкновенное чувство