двор, скрипящие под ветром качели, облизывающая сугробы позёмка, колючий снег, смешанный с солоноватым песком.
И потрескавшийся градусник у подъезда. Ещё одиночество. Я гуляю один. Сам не знаю, почему так произошло, как так могло случится, что одиночество не отпускало меня и ревнивым, занудным, надоедливым другом бродило рядом со мной, отпугивая от меня всех прочих друзей.
Быть может, потому так всё было, и продолжается сейчас, и будет продолжаться впредь, потому нет никого рядом со мной и никогда не будет, что слишком сконцентрирован я ан самом себе, на своей, возможно, выдуманной и иллюзорной миссии, на своих чувствах и желаниях, на своих тщательно расковыриваемых мною же болячках, на своей никому не нужной и никчёмной исключительности.
Вот и сейчас пишу я о самом себе, погружаюсь лишь у ту часть воспоминаний, которая доступна мне одному и из картин детства приходит мне на ум лишь те, где я один, и рядом – никого. А ведь было так не всегда, не всегда я был одинок, но помню лишь одиночество, потому что избирательна моя память.
Избирательна до лживости. И зеркала её… нет, мои – кривые!
Я хотел написать о своём отце. Это важно для меня – вспомнить о нём, именно сейчас. А вспомнил привычно… снова себя. Но я исправлюсь, исправлюсь непременно.
Сейчас не обо мне речь. О нём, о моём отце.
Я родился в декабре 1959 года. В декабря 1964 года мне исполнилось пять лет. В январе 1965 года умер мой отец.
Мы жили в маленьком посёлке, где-то в пригороде Кустаная. Может, на окраине самого Кустаная. Не помню точно… Это был не город, просто рабочий посёлок.
Отец мой родом из семьи ссыльных. В 1938 годы деда моего, профессора Балицкого (известного петербуржского, петроградского, а потом и ленинградского учёного-психиатра), арестовали по делу Барченко, судили скорым пролетарским судом и приговорили к расстрелу. Собственно, с Барченко мой дед не был знаком и никогда вместе не работал (тем более не имел никаких общих дел с лубянским магом и покровителем красных колдунов Глебом Бокия), однако фантазёры-чекисты, распутывавшие «заговор гипнотизёров», добрались и до моего деда, включив его в группу террористов, планировавших погубить товарища Сталина при помощи «психических волн».
Болван из НКВД с двумя классами образования, избивавший деда на допросе, просто зверел и выходил из себя, едва только при нём произносили слово «гипноз».
А гипнозом мой дед занимался, это правда. Наверное, это родовое у нас, фамильное. И дар гипноза, и склонность к изучению души человеческой… И проклятие, губящее нас.
Дар-проклятие.
А ещё – недалёкие, заносчивые, малограмотные «государственники» из бесчисленных, непрестанно меняющих имена и маски спецслужб, неизменно липнущими у телу призраками сопровождающие нас, Балицких, из поколения в поколение, из жизни в жизнь.
Дед, отец, я.
Это тоже – часть проклятия.
Я погубил сына. Проклятие, быть может, кончится