они по голубому эфиру. Дама в черном, тащившаяся вслед за ними, выглядела чуть более изнуренной и бледной, чем обычно. Миссис Понтелье и детей видно не было. Робер вгляделся в даль, ища их призрачные силуэты. Они, несомненно, не явятся до самого ужина.
Молодой человек поднялся в комнату матери. Это помещение, все составленное из причудливых углов под странным наклонным потолком, располагалось наверху, под самой крышей Дома. Два широких мансардных окна смотрели на залив, охватывая всю его ширь, насколько доставало человеческого глаза. Обстановка комнаты была легкая, свежая и практичная.
Мадам Лебрен деловито строчила на швейной машинке. На полу сидела маленькая чернокожая девочка и руками приводила в движение подножку. Креольская женщина не подвергает свое здоровье опасностям, которых можно избежать.
Робер пересек комнату и уселся на широкий подоконник одного из окон. Затем достал из кармана книгу и начал энергично, судя по четкости и частоте, с какой он переворачивал страницы, читать. Оглушительно грохотала швейная машинка – громоздкое устарелое устройство. В перерывах между строчками Робер и его мать вели бессвязный диалог.
– Где миссис Понтелье? – спросила женщина.
– На пляже с детьми.
– Я обещала одолжить ей Гонкуров. Не забудь снести книжку вниз, когда будешь уходить. Она на книжной полке над маленьким столиком.
И на протяжении следующих пяти – семи минут – только «бух, бух, бух, бам».
– Куда собирается в экипаже Викто́р? – поинтересовался Робер.
– В экипаже? Виктор?
– Да, там, перед домом. Кажется, он надумал куда-то ехать.
– Позови его.
Бух, бух!
Робер тут же издал пронзительный свист, который, вероятно, был слышен даже на пристани, и уверенно констатировал:
– Он и головы не поднимет.
Мадам Лебрен, бросив шить, подбежала к окну.
– Виктор! – крикнула она и, помахав носовым платком, крикнула снова.
Юноша же, не оборачиваясь, сел на козлы и пустил лошадь галопом.
Мадам Лебрен вернулась к машинке, пунцовая от досады. Виктор был младший сын и брат – tête montée[22], с характером, напрашивавшимся на расправу, и волей, которую не смог бы сломить ни один топор.
– Только прикажи, и я готов вколотить в его башку любое количество ума, какое она в состоянии удержать.
– Если бы был жив ваш отец!
Бух, бух, бух, бам!
Мадам Лебрен имела твердое убеждение, что поведение вселенной и всего с нею связанного несомненно было бы более осмысленным и правильным, не переместись месье Лебрен в первые же годы их супружеской жизни в иные миры.
– Что слышно от Монтеля? – прервал недолгую паузу Робер.
Монтель был джентльмен средних лет, чьи тщеславные помыслы и желания на протяжении последних двадцати лет сводились к тому, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся в семействе Лебрен после ухода месье Лебрена.
Бух! Бух! Бам! Бух!
– У меня где-то завалялось