хмыкает.
– Тебе так хочется поиграть со мной в молчанку? Хорошо, играй дальше. Это не помешает мне оказать помощь товарищу-наезднику. Рыцарская галантность, понимаешь, все дела. Ты же от нее без ума, да?
Я слушаю его лишь краем уха – слишком занята, пробуя сжимать кулак. И таращу глаза, увидев, что кулак белого с золотом боевого жеребца тоже сжимается. Задержка по времени незаметна, словно смотришь, как двигается твое отражение в зеркале. Я не просто нахожусь в боевом жеребце – я и есть он.
Красный Наездник медленно буксирует меня к ристалищу – участку пространства, который был бы пустым, если бы не две обозначающих его края шестиугольных платформы. Расстояние между ними я могу прикинуть лишь на глаз – парсов пятьдесят, может, больше. Посреди ристалища излучает голубое сияние, которое ни с чем не спутаешь, генератор гравитации – он висит, как лазурная звезда на черном фоне, только светится гораздо ярче, чем те, что на Станции. Наверное, это генграв малой дальности действия вроде тех, с помощью которых во время Войны запускали боевые корабли и жеребцов, пользуясь эффектом пращи.
Мы добираемся до одной из платформ, Красный Наездник прижимает к ней мое плывущее в пространстве тело, и прикосновение его пальцев к моей груди мгновенно вызывает яростную мысль: «Кончай лапать меня, ты, титулованный кусок дерьма!» С резким толчком срабатывают магнитные контакты, приковывая меня спиной к платформе. Я возмущенно смотрю перед собой, отказываясь взглянуть на Красного Наездника.
– Ну, – жизнерадостно говорит он, – я пошел. Удачи, во славу короля, и так далее.
Его боевой жеребец коротко отдает честь, приставляя красные пальцы к красному лбу, потом поворачивается вокруг своей оси, сопла у него на спине и ногах вспыхивают багрянцем, и он делает рывок, пролетая мимо генграва, обозначающего середину ристалища, к шестиугольной платформе на другом конце поля. Движется он легко, явно учился в академии. Он сам ее выбрал. Дети знати выбирают себе непыльные занятия, в то время как нам, остальным, приходится держаться за любую опасную, изнурительную работу – гнуть спины, работая обслугой, сварщиками, горняками на вспомогательных станциях… делать все то, что ломает, калечит, убивает. Простолюдины легко заменимы – этот урок я усвоила в борделе. Ему научил меня отец. Он обошелся с матерью как с вещью, попользовался и выбросил.
Во мне снова закипает гнев, это пламя невозможно погасить, и гасить его я не буду – оно разгорается все сильнее, и, как ни странно, мне кажется, что мои чувства передаются этой штуковине, связанной со мной, и что она тоже излучает гнев, распространяя его вокруг.
Моя мать мертва, отца я убила. В этой жизни у меня никого нет. Я знаю это.
Но впервые за шесть месяцев напряжение слегка ослабевает, становится лучше, когда я понимаю, что в этой вселенной еще кто-то – или что-то – воспламеняется так же, как я.
В этом пламени я и сгину, и оно опалит Отклэров, какие только есть на этой богом забытой Станции.
4. Цэкус
Caecus