поэт по дороге тишины. И поёт поэт песню тишины. И обращается эта песня в ночи в неизреченный Божий свет. И слышна поэту речь Бога – да все поэты, от Сотворения Мiра, беседовали с Богом, и да будут благословенны те поэты, что эти разговоры смело записали, и те люди, что эту музыку тишины – услышали.
Переулок мой исхоженный затих —
по шагам меня, по лёгкости узнает.
Говори со мной! И в днях мирских
что прибудет, что доковыляет?..
Расплескалась где-то юность по дворам…
Может, пригожусь в чужой окраине.
Прирасту к деревьям тонким, облакам.
Я давно твоею раной ранена…
Говори со мною, Боже, говори
лунным светом, днями окаянными.
Песнь моя – дороги, пустыри,
песнь моя – до дрожи покаянная…
Говори со мной, не мешкай в ноябре,
словно окнами небесными, субботними…
Жизнь мою пока ещё не о́тняли.
Вот и снег пошёл… тире, тире, тире…
И когда Людмила Банцерова в строфе говорит «ты», это одновременно и далёкий любимый, и таинственный незнаемый собеседник, и Господь, к которому всё время, как подсолнух, повернута взыскующая земной правды и небесной любви живая душа. Душа – мистическое слово, находящееся на грани бытия и небытия, Эроса и Танатоса, земли и неба – в той точке Омега, о которой твердил палеонтолог и богослов Тейяр де Шарден, на той границе окоёма, где совмещается видимое и слышимое, мыслимое и немыслимое. Стихи Людмилы Банцеровой, все, в совокупности, и есть душа; она записывает их, живя на этой земле, здесь и сейчас, и одновременно они словно бы зафиксированы, запечатлены – ею самой – из Иных Времен, они словно спущены нам, сюда, на серебряных нитях с широких небес, и вот они превращаются в дрожание сфер, в двояковыпуклую линзу боли и радости, в призрачное состояние, когда ты, живой нынешний человек, становишься древним зеркалом, гладко обточенным обсидианом, отражающим отсюда, из сугубой реальности, из привычного нам метроритма, из сонма вещей, к коим мы привыкли, притерпелись, – Неотразимое и Несбывшееся.
То самое Несбывшееся, о котором шептал Александр Грин («Бегущая по волнам»).
То самое Неотразимое и Невыразимое, о котором размышлял о. Павел Флоренский («Столп и утверждение Истины»).
Я всё бы тебе отдала, так и знай, лишь бы помнить
за ветки подвязанный сад несмертельным узлом.
Задышит молчаньем порог охраняемых комнат,
и я вдруг подумаю: «Всё, мне с тобой повезло!»
Пристроишься где-нибудь там, на высоких ступенях
застывшего к полдню, безветренного городка…
Дворовая кошка проспит у меня на коленях
всю жизнь – и свою, и мою, не спросив молока.
Я всё бы тебе отдала, так и знай, если б взял ты
мой дом – обездоленный кров, что оставишь взамен?
Но длинную песню поют небеса, музыканты —
я слышу, я вижу, веселье разбилось у стен…
Забуду ли