из борозды, все равно я его жизни лишу, а, если – нет, то я не просто его умертвлю, я его еще опозорю, не остановлюсь ни перед чем в своей справедливейшей мести. Кажется уже, когда я клялся сам себе отомстить сыну Навплия, у меня впервые в жизни по-настоящему задвигались уши. Когда же до сына осталось всего несколько шагов, я почувствовал, что от ужаса волосы стали дыбом и уши явственно двигаются сами собой, как живые. Тут я не выдержал и сдался, ведь еще шаг и нашего маленького Телемаха мог раздавить бык или конь, или плуг. Я действительно от страха за сына был, как безумный и дрожащим голосом признался в своем обмане, и Паламед был доволен.…Нет такого преступления, на которое я не пойду, чтоб наказать злодея, игравшего жизнью нашего малыша и лишившего нас с тобой двадцати лет самой прекраснейшей жизни.
Одиссею, несмотря на все его хитроумие, пришлось оставить родную Итаку и молодую жену Пенелопу с маленьким Телемахом. После пережитого потрясения, вызванного страхом за сына, у него поначалу лишь при сильном волнении, а потом и в другие моменты начинали дергаться или вращаться уши.
30. Одиссея отправляют на поиске Ахиллеса
Когда хитроумного Итакийца, не желавшего из-за ужасного оракула ехать под Трою все-таки «призвали» в священный поход эллинов против азиатских варваров, он стал одним из самых активных участников подготовки к нему.
Одиссей, как умудренный годами царь песчаного Пилоса Нестор и от природы благоразумнейший Паламед, стал помогать Агамемнону и Менелаю собирать бывших женихов Елены, связанных клятвой и всех остальных, кому была небезразлична судьба Эллады и ее блестящая слава. В числе первых по предложению Агамемнона было решено отправиться к юному Ахиллу, без которого, согласно вещанию молодого, но уже получившего некоторую известность Калханта, Трою не взять.
Однако никто не знал где искать сына среброногой Фетиды, и Агамемнон обратился к Калханту – сыну Фестора и внуку Аполлона, от которого получил дар прорицания. И вот прорицатель, весь трепеща, по кругу всех собравшихся вождей и советников остановившемся взглядом обводит. Бледностью страшной покрылся вещун – верный признак присутствия в нем дельфийского бога. Потом красным стал лоб, и черные глаза искрящимся огнем наливаются, и он в гробовой тишине медленно начинает вдохновенно вещать:
– Больше не вижу ни лагеря я, ни воинов в нем; я, словно совсем оглох и ослеп. Вот собрание бессмертных богов прозреваю я в горнем Эфире, птиц вещих вижу и их вопрошаю, где сейчас находится Ахиллес, сын Пелея и среброногой Фетиды, но ответа не получаю. Вот, наконец, вижу и переплетенные нити трех сестер беспощадных, непреложных дщерей Необходимости. Все три Мойры с нетленными челноками, а у самой матери с нечеловеческим жутким лицом – вращается Веретено на коленях. Вижу, как из совпадающего с осью мира Веретена Ананке ее вещие дщери ткут седую пряжу столетий, вытягивают ее, нанизывают на нити