темпе, частота дыхания увеличилась, кислород из баллонов потёк быстрее.
Я старался обежать гребень нижней планки обломка и оттолкнуться с самой вершины. Нильс тормозил процесс, болтаясь в пространстве как кукла.
– Папа, что ты делаешь? Что мне делать? – спрашивает он.
– Помолчи пока, сынок.
Когда мои ноги оказываются на гребне обломка, я отталкиваюсь. Арматура уплывает вниз, а мы продолжаем путь в неизведанную глубину, уносимые инерцией.
И что я только что сделал? Картина нисколько не сменилась. Солнце развернулось, и теперь его почти не видно. Куда мы движемся? В сторону погибшей Земли? Или куда-то от неё в холодные глубины космоса? Хотя, какого чёрта разница?
Я снова видел Николая Сергеевича.
Что ты направишься в сторону Земли, что обратно, конец тебя ждёт один.
– Пап, как мы спасёмся? – неуверенно прозвучал вопрос Нильса. Тот самый вопрос, который всё расставляет над и.
Я вновь оглядел пустое космическое пространство. Неподалёку плыли несколько помятых обломков, остальные унеслись в неизвестном направлении. Битва стихла. Земной род закончил существование. Всем спасибо за внимание. Занавес закрылся.
– Пап, мне нехорошо, меня сейчас вырвет, – голос Нильса выбил меня из пучины апатии, и я встрепенулся.
– Нет, этого нельзя допускать, – быстро ответил я. – Ты можешь захлебнуться. Даже не думай.
– Мне так… – голос мальчишки завис, послышалось лишь глубокое дыхание. – Плохо. Здесь так жарко.
– Я понимаю, малыш, понимаю, – отозвался я. – Просто дыши глубоко и представь, что ты, скажем, на пляже. Помнишь, как мы прошлым летом ездили на Средиземное море?
– Я не могу представить. Меня всё давит. Я хочу выбраться из костюма, – захныкал Нильс.
– Нет-нет-нет! У тебя всё хорошо! – спешно заявил я. – Закрой глаза и слушай мой голос.
Не знаю, закрыл ли Нильс глаза, я слышал только сбивчивое дыхание.
Кислорода осталось сорок пять процентов.
– Постарайся успокоиться и дышать глубоко. Медленно и глубоко.
– Мы не должны попросту расходовать воздух, – пискнул Нильс.
– Верно. Поэтому ты должен дышать глубоко и медленно. И ничего не говори, – шептал я. Когда стараешься кого-то успокоить, забываешь о себе. Безысходность отступает, стоит напугать её любой маленькой человеческой проблемкой. Безысходность – это такая крыса, которая больше всего не любит общество других людей.
Я не знаю, как долго, поддавшись инерции, мы с Нильсом плыли, но первым нарушил молчание сын.
– Пап, как думаешь, кто это был?
Я не знаю, кто это был. Не знаю, зачем они убили шесть миллиардов землян, среди которых была самая дорогая мне Римма. Но сын не умрёт в страхе и одиночестве. Я печально улыбнулся.
– Думаю, это были какие-нибудь зелёные человечки со звезды Альфа Центавра, – постарался бодро ответить я.
– С Альфа Центавра? – удивлённо воскликнул Нильс. – А что им понадобилось от нашей планеты?
Вот и я б хотел знать, –