тихо выдохнула она с такой непосредственной радостью, что у меня аж защемило сердце.
– Ну я же обещала, – ответила я.
Мы разговорились.
– А почему ты здесь так долго? – спросила я. – ты же вроде вполне нормальная.
– Да я больше симулирую, – вздохнула она, – понимаешь, мне же возвращаться некуда. И я не знаю, кем была эта женщина. Какая она. Какие у неё родители. Может, дети, муж есть. И вот что я в её жизни делать буду? Я не актриса. Понимаешь, мне страшно же! – всхлипнула она, вытирая рукавом замызганного халата слёзы.
Я понимала её прекрасно. Мне тоже было ужасно страшно, когда я попала сюда, в её тело.
– Но я больше не могу так жить, – слёзы опять потекли по её толстым щекам, – они держат меня на уколах и таблетках. Ты посмотри на эту тушу. Меня от них разносит. Я постоянно хочу есть. И мышцы всё время спазмами скрючивает. Больно так, что орать охота.
Я вздохнула. Ну что тут скажешь. Вот уж не повезло – так не повезло.
– Ты же домой сейчас ночевать пойдешь? – вдруг встрепенулась она.
Я кивнула.
– А ты можешь принести мне ирисок? Хоть пару штучек, – она с каким-то по-детски сконфуженным видом просительно улыбнулась, – я страсть как ириски люблю. Особенно «Тузик». Батончики тоже люблю, но они дорогие. Уже тыщу лет не ела. Скоро вкус забуду.
Я пообещала принести ирисок и батончиков, сдерживаясь, чтобы не расплакаться тоже.
Вот же как не повезло ей.
Домой вернулась почти затемно. Всю дорогу размышляла о той несчастной женщине, которая была Лидочкой. Да так заразмышлялась, что чуть остановку свою не пропустила. Пришлось автобус чуть ли не на ходу останавливать.
Водитель поворчал, но остановился, хоть и в неположенном месте.
Хоть бы поскорее уже права получить и за рулём самой ездить.
Я понуро шла по асфальтированной дорожке, на которую густо падали лиловатые тени от тополей и ясеней. Света одинокого уличного фонаря не хватало, чтобы разогнать их все. В вечерних сумерках оглушительно трещали кузнечики. Где-то, в соседнем дворе, заухал филин. С третьего этажа, из раскрытого окна вдруг заголосила Ядвига Поплавская: «…прошу тебя, в час розовыйнапой тихонько мне, как дорог край березовый малиновой за…» и, хрипло закашлявшись, внезапно умолкла на полуслове. Остро пахло свежескошенной травой и ночными пионами. А на душе у меня было так тяжко, так муторно, что я и не заметила, как из тени от кустов сирени отделился силуэт человека.
От неожиданности я вздрогнула и сбилась с шага, чуть не угодив носом в клумбу с пионами. Ещё и лодыжку подвернула.
– Лида, – голосом Будяка понуро сказала тень. – Давай поговорим?
– Твою ж мать! – в сердцах воскликнула я. – Вот зачем так пугать!
– Я же не нарошно, душа моя, – голосом, начисто лишенным любого мало-мальского раскаяния, сообщил Будяк. – Темно тут. Под ноги же смотреть надо.
Я вспыхнула от досады и негодования.
– Давай помогу, – крепкая рука Будяка по-хозяйски подхватила меня под руку.
– Пусти! –