Ну что ж, кто-нибудь, сгоняйте к дому Магона, узнайте, правда ли это его дочь и что она делает в обществе этого. – И он показал на меня.
– Я гражданин Карт-Хадашта, принятый в род Бодонов, – сказал я.
– А вот это пусть начальник решает. Харбал, отведи его к нему. А ты, – и он показал на Мариам, которая порывалась встать, – посиди пока здесь.
Начальник мне сразу не понравился: толстый, со спесивым выражением на свинячьей физиономии. Он чем-то напомнил мне прапорщика из части, где я служил срочную, разве что одет был не в пятнистую камуфляжку, а в бархатный плащ поверх недешевой хламиды.
Посмотрев на меня, он неожиданно спросил на ломаной латыни:
– Ты кто и откуда?
– Никола из рода Бодонов, – ответил я.
Тот мерзко осклабился и процедил:
– Этот – римский… – Я не понял слова, но понял, что имелось в виду «шпион». – Взять его!
– Я не римлянин, – ответил я.
– Не ври. Ты одет не по-нашему, говоришь на языке врага, а на одежде у тебя латинские буквы.
– Неужто ты думаешь, что римлянин был бы столь глуп, чтобы…
– Заткнись! – заорал тот. – Покажите ему, ребята!
Меня схватили двое мордоворотов, заломили руки и потащили в соседнее приземистое здание. Я не сопротивлялся – зачем? Эти только обрадуются. А мне хотелось выйти отсюда без особых телесных повреждений. В том, что я выйду, я был вполне уверен: Мариам никто держать не рискнет, а Ханно меня вытащит.
Мою тушку протащили по каким-то коридорам, и я оказался в комнате, где при тусклом свете масляной лампы смог разглядеть каменные плиты пола с бурыми пятнами, квадратное отверстие посередине примерно метр пятьдесят на метр пятьдесят, закрытое крепкой решеткой, а рядом к железным штырям была привязана свернутая веревочная лестница. Что было под решеткой, видно не было – было слишком темно. Все это очень напомнило мне Мамертинскую тюрьму в Риме, в которой некогда содержался святой апостол Петр и которую мы с родителями посетили незадолго до возвращения в Россию. Разве что там не сохранились ни решетки, ни лестницы.
Один из сопровождающих откинул в сторону решетку; замка там не было, а имелся лишь металлический прут, не позволявший открыть ее снизу. Затем он поставил масляную лампу в небольшую нишу в стене и кивнул напарнику. Пусть я и не сопротивлялся, но меня повалили на плиты и начали бить. Я сначала попытался инстинктивно прикрыться левой рукой и получил такой удар по ней, что она повисла как плеть. А меня били дальше. По ребрам, по ногам, куда угодно, только не по лицу и не по голове: наверное, хотели сохранить товарный вид – то ли для того, кто будет допрашивать шпиона, то ли для суда.
Наконец-то они натешились, подняли меня, как куль, и сбросили через люк. Я каким-то чудом сумел сгруппироваться и вроде ничего не сломал, но все же ударился коленом, которое тоже сильно заболело. Решетку над моей головой, судя по скрежету, заперли тем же штырем, после чего один из моих мучителей сказал что-то (я разобрал лишь «руми» – «римлянин») и с хохотом справил на меня малую нужду через эту самую решетку. Затем