мистер Томелти, – ответил он, глотая звуки, как его собеседник.
По дороге домой он думал о молодой актрисе из квартиры с башней и ее “покровителе”. Представлял их встречу, их душевное состояние после разлуки – с ним самим бывало нечто похожее, если он несколько дней не видел Джун, охотясь по всей стране за беглыми преступниками. Если где-то что-то случалось, его звали иногда на подмогу. Скажем, если где-то похитили ребенка или ограбили сельскую почту. Большие преступления в мелких местечках. Радостные объятия, легкое смущение, можно подумать, не виделись лишь несколько дней – и вы снова чужие друг другу и остается одно из двух: заново влюбиться либо бежать без оглядки. Странное, головокружительное чувство, и с годами оно не притупилось. Он шел мимо красивых домов, обнесенных высокими стенами, строгих, облагороженных временем, и пытался вообразить, каково было бы встретить старость вместе с Джун. Обычная участь любящих пар, разве нет? Может быть, ковыляли бы вместе по врачам, зато наслаждались бы каждым отпущенным днем. Говорили бы о детях с трепетом и гордостью бывших наставников. Обо всем этом ему остается лишь гадать. Тебе выпадает жить либо умереть, третьего не дано. Человек, оставшийся, как он, без своей единственной – на что он теперь годен? Она бы всю жизнь помнила его молодым, или зрелым, как в шестидесятых. Она всегда повторяла, как абсолютную истину, что он “очень красивый мужчина”, хоть он и знал точно, что это не так. Но он ни за что бы не бросил женщину, что верит в это безоговорочно и считает красавцем его – грузного, с брюшком, с перебитым, как у боксера, носом.
Сейчас он почти злился на нее – хоть и понимал, что это глупо, и знал, что огорчение и досада написаны сейчас у него на лице, только никто не видит, потому что вокруг никого, – за то, что она навсегда осталась в его памяти такой, какой была незадолго до смерти. Не молодой, не старой, но живой и прекрасной. На что тут досадовать? На кого он злится, за что? Это его долг – помнить ее. Его долг. Но он уже старик, старик, и никогда он не мечтал о другой. Он старик, а она умерла, и она уже никогда не состарится. Он с такой силой сжал кулаки, что ногти – черт, пора стричь! – впились в ладони. Он по-прежнему думал о Джун, образ ее витал перед ним. Ее талия, гладкий треугольник пониже поясницы, над расходящимися ягодицами… как кусочек мозаики. Как торчали у нее груди, когда он лежал на спине, а она была сверху – словно указывали на него как на ее избранника. Как от улыбки сияли, искрились ее зеленые глаза, лучились такой добротой, и была в ней бесинка, было в ней что-то беззаконное, особенно когда она кончала – чуть ли не по щекам готова была его отхлестать! И из-за чего она умерла? Что привело ее к гибели? Не что иное как самая низкая подлость, самая презренная гнусность. Ах, если бы только она была рядом, рядом!
Тут подкатил к бордюру старый автомобиль. Том не раз видел его с другой стороны замка – “даймлер” мистера Томелти! Шесть литров – жрет, наверное, бензин, зверюга! В патрульные машины не годится, слишком приметный – не машина, а величавый галеон.
Мистер Томелти