сигарету, наблюдая, как солнце исчезает в заливе, почти ожидая, что, соприкоснувшись с водой, оно зашипит. Зажмурившись, Иванов продолжал видеть солнце, будто в его веках прорезались крошечные дырочки.
Он открыл глаза, пара уменьшенных солнц заметалась по волнам. Булыжники стучали друг о друга, процеживая море. Было еще светло, и в небе летел самолет, снижаясь к Ираклиону. Пора.
Иванов разулся. Прибой сразу утащил правую сандалию, за ней – левую. Он омывал ржавые шезлонги с эмблемой «Талассы». На один из шезлонгов Иванов положил ключ от номера, зажигалку и сигареты. Может быть, хотел, чтобы после него что-то осталось. Маленькая загадка для тех, кто забредет на этот грязный пляж.
Трясясь от кашля, Иванов пошел в море.
Черное, в которое вбегал ребенком.
Эгейское, в котором занимался любовью с Ирой.
Адриатическое, в котором потерял обручальное кольцо, и Ира сказала, это дурной знак, а потом изменила ему, и они развелись, и врач сказал, что курение таки убивает.
Босые пятки ступали с камней на зыбкий песок. Мерещилось, что пена, клубящаяся у колен, красная, как пунш. Кровавое ветхозаветное море. Теплое. Вечное.
Волна ударила в пах, следующая – в живот. Иванов напряг пресс, балансируя на булыжниках. Прибой мешал пресловутой жизни проноситься перед глазами, сосредоточиться на образе родителей, которые ждут «там», если «там» есть. Ветер сменил курс и донес запах – удушающую вонь, словно на пляже разлагалась туша кита. Иванов обернулся. Волна окатила, повела вбок, камень впился в пятку. Что так смердит? Надо вернуться, это цирк, а не самоубийство.
Соль ела глаза. Вода поднялась до груди. Что-то проплыло возле Иванова, длинное, черное… Гадюка? Бывают ли морские гадюки? Иванов замахал руками, волна сбила с ног, окунула в море, отбросила, замотала, как куклу. Иванов хлебнул воду, выпучил глаза, вынырнул, кашляя и рыгая. Над ним кто-то стоял. Стоял на воде. Иванов видел бедро, плечо и клин белого, как рыбье брюхо, лица, взошедшего в сумерках. Затем тот… то, что стояло на волнах, опустило взгляд, и угольно-черные глаза, как рыбацкие крючья, впились в мозговое вещество Иванова.
Он замычал. Волна поволокла по дну, ягодица напоролась на камень. Мир кружился в безудержном хороводе и тонул. Чудом Иванову удалось встать – уровень воды едва доставал до пупка. Подгоняемый шлепками волн, он похромал к желтой полосе пляжа. Небо краснело, как гематома. На его фоне вырисовывался заброшенный отель.
«Моя жопа», – скривился Иванов. В трусы, в шорты набился песок. Было странно переживать о жопе, имея рак легких.
Он выбрался на берег и с удивлением обнаружил, что, пока барахтался в море, на пляже появился еще кто-то. Худощавая брюнетка сидела на краешке развалюхи-шезлонга. Иванов окинул ее коротким взглядом и уставился на воду, которая его так решительно отвергла.
Что это было, черт подери?
Прибой рокотал, перебирая булыжники. Пахло водорослями, в их мокрую подушку проваливались ступни. Иванов больше не чувствовал ужасной