туманы по утрам окутывали городок словно свадебная фата – красиво, но с налётом прощания. Алиса стояла на пустынном пляже, сжимая в кармане куртки крошечный кулон в форме якоря – последний подарок него. Она бросила его в волны, но через минуту, задыхаясь от внезапного ужаса, полезла в ледяную воду, чтобы спасти. Теперь якорь царапал ладонь, напоминая: убежать от прошлого не выйдет.
Домик, который она сняла, напоминал скворечник – выцветшая голубая краска, крошечная веранда с видом на причал, где качались лодки с потускневшими названиями: "Марго", "Удача", "Ангелина". Внутри пахло рыбой и лавандой от старого саше в шкафу. Алиса расставила мольберт у окна, повесила на дверь ветряные колокольчики, купленные на распродаже после сезона, и поняла, что забыла самое главное – кофе.
"Прилив" оказался первым местом на набережной с работающим светом. Вывеска скрипела на ветру, буква "и" мигала розовым, словно подмигивая прохожим. Алиса толкнула дверь, и её встретил звон колокольчика и взгляд.
Его взгляд.
Он сидел за стойкой, сгорбившись над книгой в кожаном переплёте, пальцы в чернильных пятнах нервно перелистывали страницы. Очки сползли на кончик носа, открывая шрам над бровью – тонкий, как трещина на фарфоре.
– Закрываемся, – бросил он, даже не подняв головы. Голос звучал как скрип несмазанных дверей.
– Но… – Алиса машинально поправила рыжие пряди, выбившиеся из пучка, – на вывеске написано "до 20:00".
– Вывеска врет. – Он щёлкнул замком книги, и Алиса успела заметить обложку: "Стихи моря" Элиота. – Всем здесь всё врем.
Она хотела уйти, но ноги приросли к полу. За его спиной, на стене, висела карта городка с отметками красным маркером – крестики у маяка, гавани, старой школы. Алиса прищурилась: линии между метками складывались в контур кита.
– Эспрессо, – выпалила она, снимая мокрый плащ. – Двойной. И… – её взгляд упал на стену снаружи, огромную, серую, исцарапанную граффити, – пирожное. С корицей.
Он медленно поднялся, и Алиса поняла, что ошиблась с возрастом. Ему было не тридцать, как показалось сначала, а больше – морщинки у глаз говорили о бессонных ночах, а не годах.
– Пирожные кончились. Как и вежливость. – Он повернулся к кофемашине, и Алиса заметилa, как дрожат его пальцы, наливая эспрессо в крошечную чашку с трещиной. – Вам сахар?
– Нет. – Она села за ближайший столик, украшенный ракушками под стеклом. – Только… правду. Почему карта на стене рисует кита?
Чашка грохнулась о стойку так, что коричневая лужица расползлась по дереву.
– У вас пять минут, – он протёрл поверхность тряпкой, оставляя размазанный след. – Потом вымету.
Кофе обжёг горло, но Алиса не отводила взгляда от стены за окном. Представила, как превратит её в бурю: синие волны, чайки, сплетённые из солнечных бликов, и где-то в углу – силуэт человека, стоящего спиной к зрителю.
– Как вас зовут? – спросила она, замечая, как он напрягся.
– На табличке при входе, – кивнул он на дверь, где висела потёртая табличка: "Марк. Хозяин и бариста-пессимист".
– А я Алиса. Художник-оптимист. – Она допила кофе, оставив на краю стола монету. – Ваша стена… она кричит о помощи.
– Она кричит "отойди", – он хлопнул тряпкой по стойке, но Алиса уже выходила на улицу.
Дождь начался внезапно, превращая песок в грязевые реки. Алиса прижала блокнот к груди, рисуя в уме контуры будущей фрески. Когда она обернулась, Марк стоял в дверном проёме, его силуэт чётко вписывался в жёлтый прямоугольник света. Он что-то кричал, но ветер унёс слова в море.
Только вернувшись домой, Алиса обнаружила в кармане плаща чужой блокнот. На первой странице, под кляксой от кофе, виднелись строчки:
корабля, что плыть не смог…""Осень пишет письма дождём, но адресат – песок. А я храню в груди облом
Она захлопнула тетрадь, будто поймала кого-то в ванной. За окном грохотал прибой, смывая следы её сандалий на песке. Но след от Марка остался – колючий, как осколок ракушки в мягкой подошве.
Дождь стучал в окна, будто хотел прорваться внутрь, а ветер свистел в щелях старого домика, напоминая Алисе, что убежища здесь нет. Она сидела на полу, прислонившись к мольберту, и перечитывала строчки из блокнота. Каждое слово будто цеплялось за неё крючками:
Он открывает дверь в мою неволю…""Люблю молчанье штормовых ночей, где крики чаек – лишь эхо боли. Ты спросишь, что скрывает этот ключ?
Стихи были перечёркнуты, смяты, словно Марк ненавидел их так же сильно, как и себя. Алиса провела пальцем по неровным строчкам, представив, как он сидит в пустой кофейне, склонившись над бумагой, пока кофемашина шипит, как разъярённый зверь.
Она не заметила, как задремала, а когда открыла глаза, на часах было 3:14. На улице давно стихло, но в тишине явственно слышался скрип шагов по мокрому гравию. Алиса приподняла край занавески и замерла: Марк стоял под фонарём, куря сигарету, его тень растянулась до самого её крыльца. Он смотрел на домик, как будто решался на прыжок с обрыва.
Сердце