дичь глупая. Как можно Зверя не чуять?! Может виной лето раннее. Кровь играет, живность парами шмыгает, семьи создавая.
Зелень везде, запахов уйма.
Утонуть в них можно, задохнуться от сладости!
Красиво. Ручьи играют. Птицы поют…
Так хорошо стало и безнадёжно легко, что дурь и на меня нашла. Углядел свой хвост, закружился с детской радостью, пытаясь его поймать зубами. Клацал, семеня по кругу: стараясь с наслаждением его клыками ухватить и почесать… Так завертелся, что ориентиры потерял и завалился в траву, как щенок несмышлёный, но облюбленный лучами солнца.
И вдруг смех заливистый, точно колокольчик, зазвенел.
Я застыл, не веря глазам. И человечка мелкая с волосами молочного цвета – тоже.
Я смотрел… И она на меня огромными синими глазищами таращилась. В них не страх плескался, а любопытство и безмерное удивление.
Я молчал… и она, а в башке отдавалось эхо яростно грохочущего сердца.
Как она тут оказалась? Село далече для такого малька. Как пить дать: опять за бабочкой погналась, и как итог – потерялась.
С недоумением окатил её взглядом: мелкая, тощая, белобрысая… На личике грязные кляксы. Волосы хоть и в косу плетены, да только сейчас в беспорядке торчали, и даже сор в них виднелся. Сарафан выпачкан, подран.
А она на меня смотрела с искренней улыбкой. Без испуга, который всегда испытывали люди при нашем появлении. Смотрела чисто, открыто и улыбалась задорно. Так, что у меня сердце ёкало и глох я от чувства, которого никогда не испытывал, потому и не мог сказать однозначно – хорошо мне аль плохо.
Я ощерился.
Мелкая засмеялась громче и заливистее, и тогда я грозно щёлкнул клыками, желая прогнать неразумное дитя, ибо вызывала она странное желание… облизать и сожрать! Как самое лакомое на свете яство. Даже натужно сглотнул, ощутив во рту нежный вкус молочной плоти.
Великий Зверь меня задери, голод разыгрался нешуточный. Нужно бы перекусить. А девчонка была непростительно лёгкой и аппетитной добычей. Её сочная плоть, горячая кровь… А запах такой, что у меня уже голову вело.
Потому опять клацнул, грубее! Да только вместо плача и попытки удрать, мелкая удивительно мягкую ладошку мне к носу приложила, словно проверяла – мокрый аль нет.
Я опешил. Растерялся от простоты и невинности жеста. А она чуть сдавила кончик носа, теперь проверяя на прочность:
– Ту-ту, – колокольчиком озвучила жест.
А я во все глаза смотрел на странное создание человеческого вида, не ведающее страха, пока не опомнился и в бессилии вскочил на лапы. Она перестала лыбиться, хлопнула недоумённо ресничками. Огромные глаза запрудились слезами.
Не-е-ет, этого мне только не хватало. В сторону шагнул, но несколькими шагами ближе к первому дереву застыл – поляну наполнил детский плач. Пронзительный, громкий и протяжный.
Я прижал уши, чтобы хоть немного заглушить мерзкий звук, ступил прочь, но чем больше отдалялся, тем сильнее в мозг проникало отчаяние