выказывая пренебрежение к заместителю наркома иностранных дел Максиму Литвинову. – Имей в виду, что мы ведем борьбу (переговоры с врагами есть борьба) не с одной лишь Англией, а со всем капит[алистическим] миром, ибо прав[ительст]во Макдональда есть передовой отряд капиталистических правительств в деле „принижения“ и „обуздания“ советского правительства „новыми“, более „дипломатическими“, более замаскированными, – значит – более „действительными“ методами. Правительство Мак[дональ]да хочет показать всему капит[алистическому] миру, что оно сумеет взять у нас (при помощи „мягких“ методов) больше, чем Муссолини, Пуанкаре, Болдуин, что оно сумеет быть большим Шейлоком, чем сам капиталистический Шейлок. И оно хочет этого потому, что только таким образом может оно завоевать доверие своей буржуазии (и не только своей). Мы были бы последними людьми, если бы не сумели ответить этим наглецам коротко и ясно: „ни хера вы у нас не получите“» [132].
Сталин усердно обхаживал русского писателя Максима Горького, призывая его насовсем вернуться из Италии, и в 1929 году – втором году подряд – тот посетил СССР. «Слыхала, как будто Горький поехал в Сочи, – писала Сталину его жена Надя 28 августа, – наверное, побывает у тебя, жаль, что без меня» [133]. Проехав вниз по Волге, Горький прибыл в Тифлис, а затем, судя по всему, и в Сочи, но вскоре у него начались кровохарканья и он тут же прервал свою поездку [134]. В это время Надя сдавала в Москве экзамены в Промышленную академию. «Целую тебя крепко, крепко, как ты меня поцеловал на прощанье», – писала она мужу в письме от 28 августа, доставленном авиапочтой. Тот на следующий день писал, что «успел уже принять две ванны. Думаю принять ванн 10». 1 сентября он писал, что, судя по всему, «был близок к воспалению легких» и что у него никак не проходит кашель. «Как только выкроишь себе 6–7 дней свободных, катись прямо в Сочи. Как дела с экзаменом? Целую мою Татьку» [135].
На следующий день Надя писала о повседневной жизни в столице: «…нужно сказать, что настроение в отношении питания среднее и у слушателей, и у педагогов, всех одолевают „хвостики“». И добавляла, зная мужа: «Не сердись, что так подробно» [136]. Ей хватило отваги и для того, чтобы вступиться за члена редколлегии «Правды», председателя тамошней партийной ячейки Ковалева, который допустил промах, без согласования с ЦК напечатав острую статью о необходимости критики. Однако Ковалев получил «добро» на публикацию от руководства «Правды». «…уж очень обидно за такого хорошего товарища и работника», – писала Надя Сталину, дав понять, что знает о запланированном разбирательстве по этому делу на заседании Политбюро. (Кроме того, она писала: «…пришли мне, если можешь, руб. 50… а сейчас я сижу без копейки». Сталин выслал ей 120 рублей.) Он согласился с ее мнением о том, что из Ковалева делают козла отпущения («думаю, что ты права»), и тем же вечером послал Молотову телеграмму, в которой просил повременить с решением по данному вопросу.