на пути, отмеченное лишь краем глаза, – какой-нибудь кирпич или пенек, непонятно как оказавшийся на пешеходной части.
В эту ночь Питер впервые, запершись в своей комнате и завязав себе рот шарфом, выл, как воют раненые животные – невыносимым уху воем, от которого у людей начинают ныть зубы. Матери, как всегда, дома не было, а соседи из близлежащих домов могли решить, что это воет собака, брошенная хозяином.
Жестокие дети в школе, инстинктивно чувствуя его забитость и пришибленность, издевались над ним бесконечно. В результате он возненавидел весь мир и не раз со сладострастием рисовал в своем воображении, как покончит с этим бессмысленным существованием.
Проблема была в том, что о нем некому даже будет пожалеть. Ну, разве мать между делом расскажет очередной подружке, что вот, с мужем не повезло и сын оказался не лучше – никчемный выродок, не знающий, что делать с самим собой. В такие минуты единственное, что его спасало, это страсть к самому себе, замешанная, с одной стороны, на острой жалости к брошенному, никому не нужному существу, а с другой – на тайной уверенности во внутреннем превосходстве, избранности и мессианстве. Именно это и было причиной его несовпадения с этим бездарным миром.
Его «свиноматка», как он ее называл, снова вышла замуж. За стареющего богатого аристократа. И принялась его, со свойственной кухаркам страстью, боготворить. Это было высокомерное, жадное до конвульсий существо с вечно искаженным злобой лицом. Что в мамашкином мозгу каким-то образом ассоциировалось с голубой кровью. Она в глубине души считала, что ей только чудом удалось захомутать такое сокровище – исключительно благодаря своей поистине лисьей хитрости и суперсиськам в сочетании со все еще тонкой талией и аппетитной задницей. Вся ее жизнь теперь была посвящена ему. В ее задачу входило превратить его «естественную бережливость, свойственную старым деньгам», то есть, попросту говоря, скупость, в нечто более приемлемое. Она это приемлемое называла «естественным для любого человека жестом – вкладом в собственную семью». Нужно отдать ей должное и признать, что в какой-то степени это новоявленной аристократке удалась. Но чего это ей стоило! Бесконечные пластические операции, в результате которых она могла уже завязывать кожу морским узлом на затылке, липосакции и ушивание влагалища, как если бы оно было растянувшейся резинкой на старых рейтузах. А еще ночные оргии, которые она устраивала своему престарелому похотливому козлу при помощи порнофильмов и огромного набора сексуальных игрушек. Животные крики оглашали их спальню и отдавались эхом в запущенном старинном поместье, ставшем их новым домом.
Питер же под эти вопли, призвав на помощь все свое воображение и жизненные силы, с неистовой страстью предавался греху Онана – однорукой любви – представляя себе при этом не голливудских кинодив, а собственного отца, ненавистного и желанного