она, закрывая дверь кабинета от любопытных ушек.
Указала длинным пальцем на черноту за окном. Наш неуместно поздний визит нарушил привычный приютский распорядок.
– Путь недолгий, но… Триксет, – развел руками отец, будто ледяной богиней можно было объяснять любые неприятности. – Так мы можем увидеть Ворожку, Минар?
– Она не ведет прием хворых, ей больше нравится ухаживать за нашими животными… Я не писала, мы разбили при приюте магический питомник? Маленьким тэйрам нравится, а продажа хельмов и грумлей в сезон дает неплохой доход, – с мягкой улыбкой рассказала женщина. – Я объяснила Ворожке, что леди Хоулденвей, золотые небеса ее духу, щедро жертвовала приюту. И мы вашему роду многим обязаны. Она примет девочку.
– Поторопиться бы, Минар… – обеспокоенно прокряхтел отец, косясь на истончившуюся меня.
Кресел нам не предложили, а стоять ровно в моем состоянии – то еще испытание. Ноги едва держали.
– Я вижу, вижу. Поторопимся, – покивала степенная дама и, поправив серый шарф на шее, повела нас в другую дверь.
Отсюда начинался темный коридорчик, пахнущий плесенью и древностью. Из личного кабинета настоятельницы можно было попасть в десятки хозяйственных помещений, на кухню, на задний двор, где у загонов суетился наш харпемейстер…
Можно было и вовсе выйти из главного корпуса и пройтись до усыпальниц, что мерцали в тумане позолоченными ритуальными знаками. И к питомнику, откуда доносилось неорганизованное повизгивание и подвывание. И к череде небольших домиков, в которых, вероятно, селились гости, что просят ночлег после изматывающего путешествия.
Минар Монтилье провела нас до самой крайней лачуги, окруженной дымком темной ауры, и звучно постучала.
– Ворожка, отпирай. Хоулденвеи приехали, – покричала она и покрутила пальцем возле уха, намекая, что страшная виззарийка глуховата.
Дверь открылась, и первыми в темноте я увидела глаза. Карие, острые, пронизывающие до косточек.
Смуглое лицо Ворожки усыпали тысячи морщин, скрещивающихся, сплетающихся и рассыпающихся лучами. Ей было… лет сто, если верить ощущениям.
– Древняя магия истощает. Мне всего пятьдесят, – с горькой ухмылкой ответила она. По пояснице побежал тревожный холодок: я ведь не вслух подумала? – Садись, хворая, пока не упала.
Я быстро примостилась на край кушетки, заваленной грязным тряпьем. Ворожка не особо старалась навести порядок перед приходом «высших тэров».
– Коли высшие пришли к низшей, стало быть, теперь я высшая, – поехидничала она, поглядывая на меня свысока и пересчитывая грязным ногтем свои подбородки.
Потом взяла стул, протащила его со скрипом по полу и уселась ровно напротив. Отец и настоятельница так и остались в дверях.
– Как это с ней случилось? – спросила Ворожка после минутного молчания. Все это время она неотрывно глядела внутрь меня.
– Оно не должно было… – благоговейным шепотом ответил папенька и развел руками. – Ее мать практиковала, чем призвала