словно хотели мне что-то сказать. Солнце спустилось за горы, а с ним исчезло чудное видение.
Я еще не успела оправиться, и сердце мое усиленно билось, когда мимо нас прошли два юных студента горной школы. Молодые люди сняли свои фуражки, и один из них, державший огромный пучок полевых цветов, бросил его, проходя, мне на колени.
Забросанная цветами, я обернулась и увидела, как они, весело смеясь, стояли и махали нам фуражками.
Леопольд был в восторге.
– Да, да, в тебе есть что-то привлекающее всех мужчин, – сказал он, – и если бы ты захотела, они все были бы у твоих ног!
Как я сама была далека от подобных мыслей в то время!
А все-таки этот случай казался мне счастливым предзнаменованием исполнения моих желаний.
Как-то раз, приблизительно в это же время, к нам пришла женщина, по виду работница, и просила позволения поговорить с г-ном доктором. Ее отвели в его комнату, где она пробыла довольно долго; затем мой муж позвал меня. Когда я вошла, у обоих был смущенный вид. После предварительного, довольно длинного рассказа мне в конце концов сообщили, что эта женщина приехала из Клагенфурта и что у нее воспитывался ребенок, которого Леопольд прижил с актрисой Клермон; так как плата за ребенка вносилась неаккуратно, то женщина отказывалась дальше держать у себя маленькую Линерл. Необходимо было принять какое-нибудь решение относительно девочки.
– Вели привезти ее сюда, – сказала я, – места хватит на всех.
Оба удивленно посмотрели на меня. Я отлично видела, что женщина хотела воспользоваться затруднительными обстоятельствами моего мужа и приняла угрожающий тон. Теперь она была обезоружена. Дело устроилось очень быстро. Я взяла хозяйственные деньги, уплатила то, что требовала женщина, и мы решили, что завтра же моя мать поедет в Клагенфурт и привезет маленькую Лину к ним. Так как я вернула этой женщине и деньги за дорогу, накормила и напоила ее, то она ушла в лучшем настроении, чем пришла.
Леопольд не был уверен в том, как я хотела поступить с ребенком, и когда мы остались одни, он спросил меня:
– Ты ведь не намерена в самом деле оставить ребенка здесь?
– Почему же нет?
– Но ведь у тебя самой будут еще дети?
– Вот именно. Одним больше или меньше. Не все ли это равно?
Он поблагодарил меня и сказал, что я избавила его от большой заботы.
Женщина сказал нам, что ребенку совершенно нечего было надеть. Я наскоро сшила ей платьице и необходимое белье, и на другой день моя мать увезла все это в Клагенфурт, откуда вернулась обратно в тот же день в сопровождении Лины.
У ребенка был самый плачевный вид. «Плохое и недостаточное питание, испорченный воздух и нечистота наградили ее золотухой», – сказал доктор Шмидт, осмотревший девочку.
Я посмотрела на мужа, жавшегося от смущения. Несмотря на бледно-зеленый цвет лица и на сходство с отцом, девочка была красива. Своими большими темными глазами – его глазами, – строгими и испуганными, она