эмоций, а с другой, сожалеет, что она так распространена. «Мы с ними не близки даже на расстоянии / Вытянутой руки, вытянутой руки, вытянутой руки», лирический герой даже сравнивает мужскую угрюмость и нерадивость с близостью на расстоянии вытянутой руке. Эта метафора позволяет наглядно продемонстрировать насколько мужчины замкнуты, и как их трудно понять «простым смертным».
Во втором куплете авторы определяют основную мысль трека. Слушателя встречает ирония, заключающаяся в том, что чаще всего мужчины сами не пойдут в больницу, если что–то болит, они будут ждать последнего либо пока совсем не станет худо, либо их не отведет женщина (мама, жена, сестра и т.д.): «Ведь самых сильных и смелых самых мужчин пугает больничный запах». Но начинается она серьезно, раскрывая проблему запрета на чувства и навязанного желания всегда казаться в глазах окружающих сильным защитником: «Мужчинам свойственно делать вид, как будто у них ничего не болит». Далее эта идея перерастает в гиперболу, то есть преувеличение, с целью высмеять: «А после какого–нибудь недуга мужчины закапывают друг друга / Был человек – и нет, в поле торчит портрет», – любая проблема оборачивается драмой, из–за внутреннего запрета на эмоции, из которого следует невозможность признания, что человеку плохо. С одной стороны, лирический герой хихикает над такой глупостью, неспособностью позаботиться о себе, иронизируя мол, мужчины ждут случая, как бы проявить себя в помощи другим, но сами позаботиться о себе или принять чужую помощь отказываются, что приводит к трагичным последствиям, с другой же стороны, ему грустно, ведь люди сами довели до такого глупого и совершенно абсурдного трагизма. Жизнь прожигается в слепых ожиданиях, которые в итоге не реализуются ни в отношении с близкими, ни с собой. Через последующую фразу: «Мужчины не скажут, что верят в Бога, они вообще говорят немного», – авторы не только подтверждают затрагивание проблемы угрюмости и скупости на слова среди мужского населения, но и доказывают, что те самые «настоящие мужчины» привыкли как–то лишать себя права чувствовать. Из–за чего их духовный мир скуднее, чем мир других людей. Образ Бога представляется символом души и свободы, а мужчины, не признавая или умалчивая о своей вере, топят собственную душу и свободу мысли. Они боятся признать, что верят в такое, что кто–то там другой считает сказкой или в принципе не желают задумываться о своей духовной составляющей, что раскрывает их, как шаблонных существ. Не это ли свобода: верить в свои личные идеалы, а не навязанные общественностью? Но ее лирическим персонажам отстоять, к сожалению, не удается. Им приходится соответствовать своему статусу: «И песни слушают о тюрьме, кто знает, что у них на уме?», – что приводит к недопониманию окружающих. При чем, этим не гордятся, такое страшно: «Кто станет в душу мужчинам лезть? Они, как правило, просто есть», – мужчины становятся декорацией, в чем по сути виноваты они сами, не давая отпор общественности и отказываясь