вашу маму и на выход, – строго велела медсестра.
– На выход? – удивился я, поднимаясь со стула.
– Маму под руки и в палату семнадцать, прямо по коридору и направо. Маруся в курсе. Место освободилось.
– Помер кто? – охнула Мария Фёдоровна.
– Типун вам… – возмутилась медсестра. – Выписали, – уверенно заявила Галина Львовна.
Я засомневался в её словах: выписка на ночь глядя? Но не стал допытываться. Если кто-то и помер на том месте, Беспаловой лучше не знать. Мало ли как отреагирует, разволнуется, запротивится. А в этой палате её точно не оставят. Она вроде как для экстренных пациентов, который обратились с острой болью или на скорой прибыли.
– Идёмте… мама… – запнулся я.
– Пойдём, сынок, – закивала Мария Фёдоровна, сглаживая мою запинку. – Спасибо вам, – уважительно поблагодарила нашу фею в белом халате.
– Да чего уж там… – отмахнулась Галина Львовна, но видно было, приятна ей благодарность.
Сбегаю с утра, куплю коробку конфет, – решил я. Доброе слово и кошке приятно, а тут нам вон как помогли, на ночь оставили, на улицу не выгнали. Честно говоря, в больницах в своё советское время бывал редко, не знаю, как оно всё тут устроено. Но отчего-то думаю, могли бы и домой отправить, раз вроде как всё в относительном порядке оказалось и Беспалову не госпитализировали.
– Осторожно… мама… – я поддержал Марию Фёдоровну, которая слишком резко поднялась, оттого покачнулась, видимо, голова закружилась.
Странное чувство возникло где-то в районе сердца. Который раз за вечер произношу это слово. Никогда не использовал его в своей жизни по отношению к себе. Не привык. Губы как будто судорогой сводит, в глазах что-то свербит, а в груди отдаётся непонятным. Жаль, не повезло Егору с родителями… Зато с чужими людьми повезло.
Вон как Егорка по душе Митричу пришёлся. Да и соседка, Степанида Михайловна, тоже не прочь молодого учителя в сынки записать… Да только как-то незаметно, в одночасье, прикипел я душой к шебутному Василь Митричу. Теперь вот и жена его мне вроде как мамой стала…
Мама… Никогда не знал, каково это – просыпаться и засыпать с этим словом. Пацанов в армии гонял нещадно, заставляя письма матерям писать, не отлынивать. Как говорится, что имеем – не храним. Поздно плакать на могилках, когда родителей не стало. Мёртвым всё равно. Живым внимания не хватает.
Я встряхнулся, прогоняя несвойственные мне мысли.
– Помочь?.. мама…
Может, и глупо, но мне, здоровому во всех смыслах и временах лбу, было приятно называть «мамой» эту милую женщину с морщинистым лицом и натруженными руками.
Мария Фёдоровна глянула на меня отчего-то затуманеннымми глазами, спустила ноги на пол и замерла.
– Что… мама? – спросил я.
– Ноги…
И только тут мы оба сообразили, что идти-то моей названной матери не в чем. Забрали её из дома, в чём была. А была она в простом байковом халате и в вязаных носках. Обувь как предмет одежды отсутствовала. Ни тапок, ни