его запиской, обещая зайти завтра.
– О, это пустяки! Да.
– Догадываетесь ли вы, – спросила Крошка Доррит, складывая свои маленькие ручки и глядя ему в глаза глубоким, серьезным взглядом, – что я хочу попросить вас не делать?
– Кажется, догадываюсь. Но я могу ошибаться.
– Нет, вы не ошибаетесь, – сказала Крошка Доррит, покачав головой. – Если уж мы пали так низко, что приходится говорить об этом, то позвольте мне просить вас не делать этого.
– Хорошо, хорошо.
– Не поощряйте его просьб, не понимайте его, когда он будет просить, не давайте ему денег. Спасите его, избавьте его от этого, и вы будете лучше думать о нем!
Заметив слезы, блиставшие в ее тревожных глазах, Кленнэм ответил, что ее желание будет священно для него.
– Вы не знаете его, – продолжила она, – вы не знаете, какой он в действительности. Вы не можете знать этого, потому что увидели его сразу таким, каков он теперь, тогда как я видела его с самого начала! Вы были так добры к нам, так деликатны и поистине добры, что ваше мнение о нем мне дороже мнения всех других, и мне слишком тяжело думать, – воскликнула Крошка Доррит, закрывая глаза руками, чтобы скрыть слезы, – мне слишком тяжело думать, что вы, именно вы, видите его только в минуты его унижения!
– Прошу вас, – сказал Кленнэм, – не огорчайтесь так. Пожалуйста, пожалуйста, Крошка Доррит! Я вполне понимаю вас!
– Благодарю вас, сэр, благодарю вас! Я ни за что не хотела говорить этого; я думала об этом дни и ночи, но когда узнала, что вы собираетесь навестить отца, то решилась сказать вам. Не потому, что стыдилась его, – она быстро отерла слезы, – а потому, что знаю его лучше, чем кто бы то ни было, и люблю его, и горжусь им.
Сняв с души это бремя, Крошка Доррит заторопилась уходить. Заметив, что Мэгги совершенно проснулась и пожирает глазами фрукты и пирожное, Кленнэм налил ей стакан вина, которое она выпила, громко причмокивая, останавливаясь после каждого глотка, хватаясь за горло и приговаривая: «О, как вкусно, точно в госпитале!» – причем глаза ее, казалось, готовы были выскочить от удовольствия. Когда она допила вино, он заставил ее уложить в корзинку (она никогда не разлучалась с корзинкой) все, что было съестного на столе, советуя обратить особое внимание на то, чтобы не оставить ни крошки. Удовольствие ее маленькой мамы при виде удовольствия Мэгги было наилучшим заключением предыдущего разговора, какое только было возможно при данных обстоятельствах.
– Но ведь ворота давно заперты, – сказал Кленнэм, внезапно вспомнив об этом обстоятельстве. – Куда же вы пойдете?
– Я пойду к Мэгги, – ответила Крошка Доррит. – Не беспокойтесь, мне будет у нее хорошо.
– Я провожу вас, – сказал Кленнэм. – Я не могу отпустить вас одних.
– Нет, мы дойдем одни; пожалуйста, не беспокойтесь, – сказала Крошка Доррит.
Она говорила так серьезно, что Кленнэм счел неделикатным настаивать, хорошо понимая, что квартира Мэгги должна представлять собой нечто невообразимое.
– Идем, Мэгги, – весело сказала Крошка Доррит, – мы доберемся благополучно,