домой, – сказала она чуть хмельным и чуть не слушающимся голосом. – Завтра городская контрольная. Папа с мамой будут волноваться. Проводишь меня?
Господи, как она мне нравилась! Вся! С длинной курчавой льняной причёской, сиреневым тонким платьем, небольшой детской грудью, перламутровым ноготочком на босой ноге, неуверенным голосом и почти откровенными карими глазами!
– Может, останешься? – с лёгким нажимом на «останешься» спросил я.
– В другой раз.
– Какой такой другой?
– Какой-нибудь.
Зазвонил телефон. «Кто-нибудь из студии, – подумал я. – Не спится оглоедам!»
Марина была уже в прихожей. Она причесалась гребешком из своей сумочки с латунным сердечком на ремешке с замочком, надела туфли, оправила платье – и стала ещё красивее. Тем более что лампа в коридоре была неяркая, да ещё прикрытая лукавым абажуром песчаного цвета с нарисованной на нём алогубой улыбкой.
Надо было ждать у моря погоды. Как полагается.
– В другой раз, так в другой раз, – согласился я.
И поехал провожать Марину в уже ставший немного родным Павловский Посад.
Один современный популярный писатель сказал, что сейчас все пишут о прошлом. Настоящее, мол, им неподвластно. Тем более будущее. Потому они и копаются в окаменелостях прошлого.
В этот момент я как раз писал главу о моей первой жене Марине. И задумался. Не обиделся, а, наоборот, возбудился.
Время сейчас страшное. Две страны втянуты в войну. Гибнут города, люди и всё живое вокруг. Это там и у нас. И никто пока не знает, чем закончится этот кошмар.
Так ведь и писатели тоже не знают. У них есть опыт жизни, а не смерти. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Василий Тредиаковский, XVIII век. Писал он о том, как царь будет расплачиваться в аду за свои злодеяния.
Сидел поэт за столом с пером и листом бумаги, всё знал и строчил свою поэму.
А Радищев потом этим императрице Екатерине – по сусалам!
Но сейчас, видимо, не тот масштаб. Мелочь пузатая. Так что лучше о Марине, чем о светлом будущем.
А кому надо, смотрите телевизор.
Всё, поехали дальше.
В мае 1981 года я окончил топо-систему, получил диплом, распределение в Мосгоргеотрест и поехал в Полоцк на военные сборы. За долгожданными звёздочками младшего лейтенанта запаса.
Служба была не бей лежачего. Если не считать гонки учебных теодолитных ходов вокруг нашей части и химатак в палатке. В земле было полным-полно ржавого железа, стреляных гильз, разряженных гранат и настоящих мин, оставшихся после Великой Отечественной. Много пили наши московские офицеры. Местные смотрели на это как на цирк. Комвзвода капитан Петухов, задумчивый белорус, называл нашу службу «садук», то есть детским садом.
Однажды одного молодого солдатика за какую-то провинность отправили на недельную гаупвахту в соседнюю часть. За ним приехали два жлоба в синих беретах. Это были те самые десантники, которые в 1979-м брали Кабул. Я впервые лицезрел убийц.
«Есть такая профессия,