нового мы узнаем об изменчивых процессах, порождающих насильственные действия, разобравшись в этом их аспекте?
Крайняя позиция, которой придерживаются некоторые авторы, заключается в том, что мужчинам, как правило, нравится драться. В данном случае выдвигается отчетливо гендерный тезис: мужчины – в силу то ли мачистской культуры, то ли генетики – являются бойцами и убийцами, получая от этих действий удовольствие. Самая крайняя интерпретация заключается в том, что убийство представляет собой кураж, приносящий сексуальное удовлетворение [Bourke 1999]26.
Для доказательства этого тезиса необходимо различать разные типы ситуаций, в которых мужчины (а в некоторых случаях и женщины) демонстрируют радость от участия в сражении. Одна из таких разновидностей – приподнятое настроение перед боем. Джоанна Бурк приводит высказывание одного британского капеллана времен Первой мировой войны, который утверждал, что и сам он, и его солдаты испытывали «странный и вызывающий ужас восторг от того, что наконец-то они оказались в „по-настоящему“ отчаянном положении» [Bourke 1999: 274]. В данном случае речь идет об ощущениях людей перед своим первым сражением, и здесь перед нами все еще словесная стадия. Улисс С. Грант [Grant 1990: 178] аналогичным образом описывает состояние своего первого подразделения, которым он командовал во время Гражданской войны в ноябре 1861 года: солдаты настолько рвались в бой, что генерал чувствовал, что не сможет поддерживать дисциплину, если ему не удастся ввязаться в сражение.
К этому же типу ситуаций относится и кровожадная риторика, звучащая на расстоянии от линии фронта. Учитывая масштабы логистики и вспомогательных подразделений армий XХ и XXI столетий, значительная часть солдат фактически не имеет возможности стрелять в противника и находится в зоне относительно небольшого риска обстрелов с его стороны. Однако военнослужащие соответствующих соединений зачастую носят оружие и обучены его применению, поэтому могут с определенной долей правдоподобия называть себя боевыми солдатами27. Находящиеся на тыловых территориях солдаты демонстрируют больше ненависти к противнику и более свирепое отношение к нему, чем фронтовики [Stouffer et al. 1949: 158–165]. Если солдаты, участвующие в боях, чаще всего проявляют хорошее отношение к пленным – после того как опасность миновала и когда солдаты противника действительно оказались в плену, с ними часто делятся пищей и водой, – то тыловые военнослужащие, как правило, относятся к пленным более бездушно или даже жестоко [Holmes 1985: 368–378, 382]. Среди гражданских лиц в тылу эта тенденция выражена еще сильнее: они еще более склонны выражать яростную риторику ненависти к врагу и кровожадную радость от убийств неприятеля [Bourke 1999: 144–153]. Но если учесть относительно высокую долю женщин среди граждан, находящихся в тылу, то есть основания усомниться в том, что разный уровень свирепости обусловлен собственно гендерными, а не ситуационными различиями.
Чем дальше от линии фронта, тем больше звучит свирепая риторика и выражается риторического