остаются навсегда, – прохрипела я.
– Привычки… Понятно, – усмехнулась она. – Ты всё-таки не можешь избавиться от своих слабостей, да? Что ж, нам всем что-то нужно для этого мира, чтобы не свихнуться, – она посмотрела на сигарету в моей руке. – Ты вот куришь, а я люблю орехи в больших количествах.
– Это не так уж и сложно. Курение – это просто… вспышка в памяти. Иногда мне кажется, что в тот момент, когда я вдыхаю дым, я возвращаюсь в старую жизнь, где всё было проще.
– Ты говоришь, как будто твоя смерть забрала с собой не только твою жизнь, но и твою личность, – она смотрела на меня с интересом. – Слушай, ты всё ещё не поняла? Ты не умерла, Сирана. Ты изменилась, но ты осталась собой.
– Я.… не могу забыть, что было, – я посмотрела ей в глаза. – И не могу забыть, что меня ждет, если я останусь здесь.
– Ты слишком много думаешь, – она недовольно покачала головой. – Порой лучше просто идти вперед, даже если не знаешь, куда. Зачем терзать себя воспоминаниями? Ты можешь быть кем угодно здесь.
– Что-то новое? – задумалась я.
– Ты как… замороженная. Просто наблюдаешь.
– Не похоже на меня, – я улыбнулась, – Может, ты и права. Надо будет пробовать, только… на своих условиях.
– Вот это мне нравится! Будем пробовать вместе.
– Звучит как вызов.
– Вполне возможно, – она обняла меня за руку, и я затянулась.
Даже на Земле я не так часто курила, как могло показаться всем, но пагубная привычка прилипла ко мне еще в шестнадцать лет. Не для крутого образа или чтобы влиться в компанию, а как повод уйти куда-то. Бывали случаи, когда меня это спасало, и со словами «Я на перекур» я уходила на улицу, где могла побыть одна и передохнуть от общества.
В последние годы это было очень заметно, так как меня часто окружало большое количество людей, и все что-то хотели от меня. Часами разговаривая и развлекая гостей, я все больше жаждала выйти на улицу и остаться одной, закуривая сигарету, как предлог уйти от всех. Почему я курю здесь? Действительно осталась привычка, а мысль о смерти от рака легких меня не пугала, так как я уже умерла.
Выкинув сигарету в пустоту сада, мы навернули не один круг по нему, то молча, то заводя разговор. Не трудно было догадаться, что когда Финн был занят, единственный бессмертный, с которым могла провести досуг Селеста, была я. С такой репутацией она не могла завести друзей. При любых других обстоятельствах мы бы не подружились. Мы обе это понимали, и поэтому она крепко держалась за меня, словно за спасительную соломинку, и, вероятно, частенько прикусывала свой язык, сдерживаясь во мнении.
Она не была такой. Ее такой воспитали. Аккуратной, вежливой, гордой, но в душе она была мягкой и доброй, что, как я думаю, не устраивало ее мать, и она пыталась выбить из нее все неугодное. Закалить в ней стержень стойкости и жестокости, она снова и снова ломала ее, пытаясь сделать из нее такую, какую хотела видеть. Я посмотрела на Селесту, которая на полголовы была ниже меня и все продолжала рассказывать,