но это не проблема, потому что на втором этаже есть второе, точно такое же, а в обсерватории третье, компактное и лёгкое, без электропривода, приводящееся в движение по старинке, руками. И, наконец, четвёртое, которое даже не кресло, а почти квадроцикл, с рулём и четырьмя колёсами, предназначенное для прогулок по дорожкам нашего огромного сада, – под навесом снаружи. Всё потому, что отец, поняв, что я тверда в своём намерении отказаться от протезов, компенсировал это приобретением инвалидных колясок на все случаи жизни. И, разумеется, в самом высоком ценовом диапазоне.
Докатив до чёрной лестницы, я затормозила и привычно вскинула вверх руки, давая Юсику возможность поудобнее подхватить меня подмышки. Он этой возможностью воспользовался, и я взлетела над ступенями, которые сразу понеслись подо мной вниз и назад.
На втором этаже, напуганная нашим стремительным подъёмом, шарахнулась в сторону домработница Татьяна.
– Доброе утро, тёть Тань! – на ходу поздоровался Юсик, но сердитый ответ долетел до нас уже только на площадке третьего этажа.
– Шеи свернёте же, олухи!
Она ворчала что-то ещё, но мы не боялись, что Татьяна расскажет отцу о слишком вольном обращении несовершеннолетнего садовника с его единственной дочерью. Домработница была нашим другом, насколько это, конечно, возможно при разнице в возрасте более чем в тридцать лет.
На третьем этаже никто не жил. Здесь располагались гостевые спальни, пустая оранжерея, парочка просторных гардеробных, и ещё крохотная комнатка, бывшая когда-то не то кладовой, не то помещением под так и не появившийся там санузел. Теперь же в ней не было ничего, кроме лестницы в надстройку, которую отец называл моим аквариумом, а я и Юсик – нашей обсерваторией.
История появления обсерватории, со стороны выглядевшей как вздувшийся на крыше дома мыльный пузырь, который, по жалобам отца испортил всю продуманную архитектуру здания, началась пять лет назад, примерно через год после моей встречи с Великим Червём.
Тогда мне уже исполнилось четырнадцать лет, а отец наконец перестал таскать меня по светилам медицины со всего света, будто надеялся, что найдётся в каком-нибудь затерянном уголке Земли добрый доктор Айболит, который пришьёт мне новые ножки, чтобы я опять побежала по дорожке. Не нашёлся. И Лев Тимофеевич сдался, отступил, признал свою беспомощность, возможно, впервые в жизни. Я вернулась в наш дом, который к тому моменту уже был оборудован механическими подъёмниками на лестницах, поручнями в санузлах, и расширенными дверными проёмами без порогов. Вернулась, встреченная слезами домработницы Татьяны и перешёптыванием трёх её помощниц, приходящих по особым случаям. В тот день они появились для того, чтобы навести в доме торжественную чистоту и приготовить праздничный ужин в честь моего возвращения. Ни ужин, ни чистота, ни само возвращение меня не радовали, особенно после того, как я, уже пересев в заранее купленное и дорого пахнущее кожей инвалидное кресло с ортопедическим сидением, уловила за спиной горестный всхлип одной из женщин:
– Она была такой