вокруг своего фейтора, тучного кабокло в порванных чулках и в туфлях на высоких каблуках.
– Отец, отец! Перевозка! Перевозка! – Раб был индейцем с согнутой спиной и кривыми ногами, но мышцы его казались железными обручами. На плечах были надеты лямки, болтавшиеся ниже лопаток, а на шее висели стремена. Раб присел на мостовую рядом с потертой деревянной приступочкой, какие использовали для посадки на лошадь.
– Вставай! Вставай! – воскликнул Квинн на языке тупи[76].– Это упряжь для лошади.
– Да-да! Я лошадь, ваша лошадь, – ответил раб по-португальски, устало глядя на своего хозяина. – Всякая лошадь мертвая или сумасшедшая, сумасшедшая или мертвая. А я сильный, ваше святейшество.
– Вставай! Вставай! – скомандовал Льюис на тупи. – Я не позволю человеку быть моим вьючным животным. – Он обратился к фейтору, побледневшему при виде праведного гнева на изможденном лице священника: – Что ты за подлое расточительное создание?! Слушай, сколько будет стоить, если твой человек проводит меня в иезуитскую коллегию?
Кабокло назвал сумму, и несмотря на то что щеки Квинна все еще пахли морем, он понял, что цена завышена в разы. Он представил, как огромным кулаком бьет прямо в центр круглой морды неопрятного толстяка. Воздух задрожал в его легких, но Квинн переборол гнев. Бросил на землю пригоршню медяков. Кабокло кинулся собирать их. Раб попытался поднять сундук Льюиса.
– Оставь! Мне нужно лишь, чтоб ты проводил меня.
Носильщики, каждый с пассажиром на спине, трусцой пробегали мимо, пока священник с трудом тащился вверх по каменным ступеням зигзагообразной ладейры. Группа матросов с «Кристу Редентора» устроила настоящие скачки, пришпоривая своих «скакунов» каблуками и тыкая им в задницы ножами, чтобы бежали быстрее. Проносясь мимо, они здоровались с отцом Квинном. Теперь, на суше, они вели себя приветливо со служителем Господа.
– Животные! – в бешенстве закричал он. – Зверье, едущее на спинах людей! Ну-ка, слезайте!
Пристыженные и в равной мере напуганные праведным гневом столь крупного мужчины, матросы послушно соскользнули со спин рабов. Пока Квинн медленно поднимался в гору мимо носильщиков в белом с носилками, обернутыми защитной сеткой, наездники слезли с утомленных «рабочих лошадок» и тащились вместе с отцом Квинном по жаре. Он слышал шепот: черный священник, пылкий Виейра[77] вернулся.
Перед ступенями иезуитской базилики Льюис поставил свою небольшую сумку и вытащил из кармана сутаны деревянный цилиндр, закругленный с одного конца, а с другого закупоренный пробкой. Вынув ее, он достал сигару, быстро провел ею под носом. Первая сигара после Мадейры. Квинн протянул ее рабу:
– Это тебе по силам. Найди мне огоньку.
Раб забрал сигару, поклонился и поспешил через оживленную площадь. Льюис заметил, что носильщик передвигается как краб, – так работа его изуродовала. От частного к общему, от единичного к универсальному. Рабовладельческое общество. Здесь о том, что имеют в виду, никогда не говорят вслух,