решетку на кухонном окне и открыть форточку. Как только внутренняя фрамуга распахнулась, образовавшийся сквозняк вынес в дверные щели такую порцию смрада, что всему пятому этажу ясно стало: в одной из квартир давно уже лежит покойник.
Через три дня отпели Павла в церкви. Похоронили в отдельной могиле, помянули в одной из городских кафешек. Город, ставший владельцем квартиры, рук к похоронам старика не приложил. Внук твой, бабушка, племянник дяди Паши, организовал всю эту печальную процедуру…
– И что тут сказать? – глядя на белые кресты бабки и деда, вслух пробормотал Веснин. – Нечего сказать… Разве что одно: беззаботно прожил дядя Паша свою жизнь, да большие заботы после смерти оставил. Но и эти заботы уже изжиты… Отчего, спрашиваешь, помер-то? А кто его знает? Экспертиза не определила…
Устав от своего внутреннего монолога, Веснин посидел сколько-то, ни о чем не думая. Но вдруг одна мысль выскользнула из-под спуда и мгновенно потащила в туманные дебри размышлений.
– За что отвечает человек, а за что отвечать не может? За факт своего рождения уж никак не ответчик! И за характер, и за собственные физические и умственные способности тоже не отвечает. С чем родился, с тем и живет. Как говаривали у нас в деревне: «Ну, что с него взять? Таким его мамка родила!» А вот за решение, куда пойти в жизни – влево, вправо или прямо – уже отвечает. Всякий человек в жизни – казак вольный. Если, конечно, шифер у него совсем не съехал. Живи, думай, просчитывай свои действия и их последствия. Ну, хотя бы на шаг вперед! Но, опять же, расчеты эти ни от чего нас не гарантируют, бабушка. Взять того же дядю Пашу. Носил он в паспорте бумажку с адресом, куда и кому позвонить, если смерть вдруг настигнет на улице и какие-то люди откроют тот паспорт. Но совершенно не предусмотрел другой случай: а что, если смерть доберется до него ночью, когда он будет спать? Да еще в квартире с железными дверями и решетками на окнах, при отсутствии у родственников и знакомых ключей от дверных замков…
И вновь – в который уже сегодня раз! – Веснин неожиданно потерял ход мысли и увидел внутренним взором давнее – казалось бы, напрочь забытое. Было то в раннем Санькином детстве, когда он два месяца гостил в Ленинграде…
Он в автобусе. Кучерявый дядя Паша, молодой, шустрый, весь как на пружинах, скользит меж стоящих пассажиров и кричит ему на заднюю площадку: «Шурик! Сейчас выходим!» Добравшись до сидящей у окна Физы, тянется к той губами и громко говорит: «Латуля! Целовку!» Немолодые уже супруги всегда целуются, расставаясь даже на полдня. Автобус тормозит, и они с дядей Пашей выходят на проспекте Добролюбова, а Физа едет дальше, до Невского проспекта, где работает официанткой в ресторане.
И тут же еще одну картину внезапно вытащила память Веснина из своих запасников. Июльский теплый вечер. Он, семилетний мальчишка, сидит на велосипедной раме, а за его спиной тяжело дышит дядя Леша, крутя педали. От дядьки пахнет водкой и одеколоном «Шипр». Они едут по песчаной дороге в соседнюю