нь редко атаковали в лоб, чаще они уклонялись. Немцы не любили геройствовать.
Правнук примолк.
Забравшись к деду на колени, он сказал тихонько:
– Деда, зато ты у меня герой.
Улыбнувшись, Жилин погладил Пашку по голове.
В мае ему девяносто шестой пошел, но старикан он был удивительно бодрый – ходил без палочки, а если ронял монетку на пол или газету, то сам нагибался и поднимал. Хотя войну отбыл от звонка до звонка, с того самого 22 июня и по август 45-го.
И сбивали его, и попадали – три дырки в шкуре провертели фрицы, а он раз за разом выкарабкивался и упорно возвращался в строй. Пятьсот сорок боевых вылетов, полсотни сбитых «Мессеров», «Фокке-вульфов», «Юнкерсов» и прочих «Хейнкелей».
Иван Федорович вздохнул. Разбередил его парад, растревожил…
На Красной площади он сидел неподалеку от Путина, чуть выше.
Ах, как шагали наши десантники – сильные, настоящие, умелые, бравые парни! Иные из «голубых беретов» каменели лицами, а другие не могли сдержать чувств – и улыбались белозубо, радуясь празднику, здоровью, молодости…
И опять вздох. Чего развздыхался, старый хрыч? Да все от того же… Жизнь прошла, как ни крути.
Одно хорошо, что детей своих хоронить не довелось…
Единственно – жена покойная. Слегла однажды Алена, да и не поднялась больше. А что вы хотите? Возраст…
Один ты зажился, Иван Федорыч, и никак не желаешь освободить жилплощадь…
Ну, это уже стариковское брюзжание началось.
Сашка, старшенький его, не из таковских, что стариков своих со свету сжить не прочь. Да и есть у него квартира, хоть и в Мытищах.
Зятек его тоже не бедствует, в «манагеры» вышел, все какими-то мудреными делами занят, на «инг» заканчиваются…
– Алё? – послышался голос правнука. – Я у дедушки. Ага… А куда? К тете Томе? Ура-а… Я щас! Деда, я пошел!
Шаркая тапками, Жилин выбрался в прихожую. Пашка как раз упаковывался в свою куртку «на рыбьем меху».
– Не продует? – озаботился старый.
– Не-а! – легкомысленно ответил малый. – Пока, дед!
– Пока…
Клацнул замок, прогудели ступеньки, глуша топот юных ног, – и тишина. Только «ходики» продолжали отбивать тающие секунды.
Интересно, подумал Жилин, проживет ли он еще один год?
Может, дотянет до сотни? Это вряд ли…
А жаль.
Хоть и говорят, что старики устают жить, но это точно не про него.
Очень хочется посмотреть, а что же дальше-то будет.
Только-только Россия подниматься стала да сдачи давать! И Союз строится, пусть даже и не Советский, а Евразийский, да хоть такой…
Ага…
А он возьмет и того… скоропостижно.
– Чего ты куксишься? – проворчал Иван Федорович вслух. – Тикаешь еще, вот и радуйся…
Воображение все равно разыгралось, и Жилин представил себе, как на следующий парад Пашка понесет его портрет – пополнение «Бессмертного полка»… Полковник лишь головой покачал.
Все может быть, все может статься… Человек внезапно смертен.
Иван Федорович задумался.
Он прошел всю войну, бил фашистов с «яков» и «лавочек» и Берлин брал, и чуть было до Токио не дошел, когда летом 1945-го японцам жизни давали. А все равно бродила в нем, покоя лишала какая-то… неудовлетворенность, что ли. Словно не все он сделал, что мог, не исправил ставшее непоправимым.
Жилин поугрюмел.
Что он мог? 22 июня лейтенант Жилин поднял свой «И-16» и сбил немецкий бомбовоз. Его «ишачка» тотчас же «опустили»…
Да и куда ему было сажать истребитель, коли родной аэродром разбомбили?
До сих пор саднят эти воспоминания – о самолетах, которым даже не дали взлететь, пожгли на земле. О летчиках, что носились в одном исподнем, стаскивая брезент с истребителей, пытаясь завести моторы, а в баках пусто…
Это было колоссальное унижение.
Даже при Ельцине, «опустившем» всю страну, Жилин не испытывал такого позора.
Наверное, не зря первенца окрестили Александром, в честь Суворова, а правнук даже не догадывается, что носит имя главнокомандующего ВВС РККА.
Павел Васильевич Рычагов командовал авиацией 9-й армии во время войны с белофиннами. Именно тогда младлей Ваня Жилин сбил свой первый «Фоккер»[1].
Рычагов мог выйти в «красные маршалы», стать большим человеком, но его подвела молодость, глупость и горячность.
Еще в 1935-м Рычагов ходил в старших лейтенантах, но это был прирожденный ас. За один вылет он мог накрутить двести пятьдесят фигур высшего пилотажа – так Павел Васильевич принимал новую технику, поступавшую в эскадрилью.
Однажды, пилотируя «У-2», он заметил, что одна из лыж встала торчком. Передав штурвал сослуживцу, Рычагов вылез из кабины на крыло и, держась за стойку,