мраке. Может быть, подвернется кто-то еще. «Хорошая девушка». Что это значит? Я не знаю. Может быть, та, что не будет смотреть с отвращением. Та, что увидит во мне не урода, а просто… человека? Уставшего, сломленного, но человека. И, может быть, мы сможем… жить? Не существовать, а именно жить? Построить какой-то свой маленький, хрупкий мирок, отгороженный от остального враждебного пространства.
Но полюбить? Нет. Это слово для меня – пустой звук, бессмысленный набор букв. Мое сердце – выжженная пустыня, где не может прорасти ни одно чувство. Я смотрю на женщин – на всех женщин мира – и не чувствую ничего. Ни влечения, ни нежности, ни даже простого интереса. Пустота. Ледяная, звенящая пустота. Я разучился любить. Или, может, никогда и не умел? Может, я изначально был бракованным изделием, не способным на это? Так что нет, любви не будет. Я не смогу дать ей то, что давно мертво во мне самом. Я буду рядом, буду делить с ней кров и постель, но душа моя останется неприступной крепостью, покрытой льдом.
Хотя… Кто знает? Этот чертов внутренний голос, этот жалкий остаток надежды, который никак не хочет умереть… Он шепчет: «А вдруг? Вдруг именно она? Вдруг она сможет растопить этот лед? Вдруг ее тепло, ее терпение… вдруг случится чудо?» И я цепляюсь за эту мысль, как утопающий за соломинку. Может быть, она мне понравится. Не полюблю – нет, это невозможно, – но она мне понравится. Ее улыбка. Ее голос. Тепло ее руки. И мы будем жить… как живут нормальные люди? «В любви и здравии»? Звучит как издевательство. Как строка из чужой, не моей сказки. Но может быть… может быть, мы сможем хотя бы изображать это? Играть в семью, в нормальность?
И как закономерный итог этой игры – ребенок. Он появится. Не потому что мы его ждали, не потому что он плод великой любви. А потому что так положено. Так у всех. Еще один шаг по проторенной колее бессмысленности. Мы будем его растить. Менять пеленки, кормить, учить ходить… Я буду смотреть на это маленькое существо и видеть в нем… что? Продолжение себя? Или еще одну загубленную жизнь? Буду ли я чувствовать к нему хоть что-то, кроме глухого раздражения и вечной усталости? Не знаю.
И все это… вся эта карусель отчаяния, фальшивой надежды и неизбежного разочарования… свершится так быстро. Мне стукнет двадцать пять. Или двадцать шесть. Возраст, когда другие только начинают жить, строить карьеры, влюбляться по-настоящему. А моя жизнь будет уже фактически закончена. Замурована в этом болоте. Двадцать шесть лет… Господи, какая насмешка. Целая вечность впереди – вечность медленного гниения заживо.
И вот она – беременна. Ее тело, некогда просто чужое, теперь становится сосудом, инкубатором для новой жизни – и для моего окончательного погребения. Месяц за месяцем я наблюдаю, как растет ее живот, и это не вызывает во мне ни трепета, ни умиления. Это просто биологический процесс, неумолимый, как ход часов на стене камеры смертника. Каждый сантиметр ее увеличивающейся талии – это еще один виток веревки, затягивающейся на моей шее. Это зримое доказательство того, что пути