с ним чертёж…
– Рвёт и мечет! Это характер такой!
– Опять срочная работа! – вздохнул кто-то уставший.
– У Морица всегда срочная работа! Не умеет спокойно работать!
– Рассказывать будем, Евгений Евгеньевич? Скорее! – звала из соседней комнаты Ника. – Я подложила в печь дров, уютно…
– А начальник-то наш так и не кушал, – по-стариковски сетовал дневальный Матвей, старичок с Урала. – Зашёл я к нему – как поставил на стол, так и стоит… Туда шёл, встренулся мне. Я им сказывал – ужин, мол. Не слушает! Без пищи живёт человек!
– И говорят, чахоточный! – бросила, как в печь ветку кедра, Ника. – У меня, Матвей, от неё брат умер… тоже вот так… ничего не хотел есть.
Хором:
– Глупость это!
– Привередничать нечего! Не дома! Лагерь! Что мы, хуже его?
– А в наших местах – собачье сало едят! От чахотки.
– Будет он тебе, Матвей, есть собачье!
– А спит он когда? Честное слово, когда ни проснёшься – он или курит, или читает.
– Или пишет…
– А что он пишет? Сочинения? Донесения? – кто-то, в вынужденной праздности, позволяя себе пошутить.
– Что, что! Мало ли что можно писать… – веселится чертёжник Виктор.
Ника молча поворачивает к нему лицо.
– Заявления пишет.
Виктор мгновенно свёртывает веселье. Заявления, вопль о своей судьбе туда, на волю, – может быть, прочтут и прислушаются! Кто же их не писал! Но – сколько людей – перестали.
Евгений Евгеньевич кончал набивать трубку.
– Что в нём удивляет, – сказал кто-то о Морице, – это его поведение, то есть – ведь он имеет успех у женщин вольнонаёмных, но… безответно. Он давно женат, я видел портрет, жена его, между прочим, исключительно интересная женщина!
Тут Ника возвышает голос. Он играет, как огоньки в печке.
– А почему вы сказали «между прочим, интересная женщина»? – иронизирует она. – Это как-то невнятно!
– Нет, я просто так!
– Но вот, действительно, даже себе невозможно представить: Мориц – и роман с женщиной!
Нике отчего-то хочется – чтобы не поняли её отношение к Морицу. (Она сама не понимает его.) Она слышит чей-то ещё незнакомый голос, подающий ироническую информацию:
– Он от одной спеси не свяжется с женщиной! Чтобы про него, как про всякого смертного, не сказали, что он завёл себе бабу…
– Евгений Евгеньевич, – говорит она, – если вы не будете мне сейчас рассказывать – я ухожу – и приду, когда будет свет!
– Иду!
Нике нравилось, что Евгений Евгеньевич не принимал участия в таких разговорах.
В бараке, в котором помещалась проектная группа, было действительно уютно от квадрата раскрытой печки; раскалившиеся сучки кедра кидали на стены и стол тёмно-янтарные, пляшущие куски света.
– На чём мы остановились?
Он пододвинул к себе стул, сел, попыхивая трубкой. Её огонёк был почти малинов. И Ника отметила, с привычным наслаждением наблюдения, разницу этого цвета с цветом печного огня.