вроде точно Симон. И не Семен, заметьте, а именно, что Симон. Вот и в документах так обозначено.
Вразумихин, улыбнувшись, пояснил:
– Библию помните? Там апостол Петр сначала был никакой не Петр, а вовсе даже Симон. Это его потом уже Иисус так назвал. Вот и Соломончик у нас, даром что еврей, но не иудей вовсе, а самый настоящий христианин. В православной церкви крещен как раз Петром еще в младенчестве. Все честь по чести. Это папашка его постарался. На почве разочарования еврейской интеллигенцией и идеей еврейской же богоизбранности. Заметьте, времечко тогда было, никак не располагающее для религиозных изысков, а вот, поди ж ты, – не побоялся. Кстати, сам-то батя его, Наум Моисеевич, креститься не стал, а как был, так и остался убежденным иудеем. И до сих пор таков. В синагогу ходит, субботу и прочие их праздники соблюдает. По мере возможности, конечно, – он ведь человек очень занятой. Все же, адвокат классный и достаточно востребованный. Да что я распинаюсь, – Вы ведь наверняка и сами слышали. Он – личность на Москве известная.
Лужин неуверенно кивнул:
– Ну, так – постольку, поскольку…– и внезапно оживился, – Ух ты, что это? Удобства? Замечательно! Порфирий Петрович, дорогой, уж не обессудьте, подержите папочку. Я мигом.
И, бесцеремонно всучив в руки Порфирию свое кожаное чудо, скрылся за белой дверью, помеченной лапидарным черным треугольником, вершиной вниз и кружочком сверху.
Вразумихин, обалдевший от такой простоты, с минуту постоял у заветной дверцы, переминаясь с ноги на ногу, потом все же отошел на несколько шагов в сторону, чтобы не выглядеть вовсе, уж нелепо, отсвечивая в ожидании у входа в… место силы. Полковник, правда, терпением Порфирия Петровича злоупотреблять не стал, и управился буквально в пару минут, но и тут все оказалось не слава Богу. Комиссар приблизился к Вразумихину, виновато улыбаясь и держа мокрые руки перед собой, на манер хирурга, перед операционным столом:
– Порфирий Петрович, ради Бога, простите, но в вашем туалете закончились бумажные полотенца. Будьте добры, откройте,пожалуйста, мою папку. Там должен быть чистый платок.
Вразумихин потянул кожаный язычок, расстегнул молнию, разъединил две папочные половинки и в боковом кармашке действительно обнаружил сложенный вчетверо квадрат белоснежного батиста. «Странный он какой-то, – платок у него не в кармане, а в папке. А кто их, европейских толерастов знает, может у них так принято…» – подумал важняк, машинально кивая рассыпавшемуся в благодарностях интерполовцу. Тот подхватил платок, наскоро вытер руки, принял у Порфирия свой кожаный аксессуар, не застегивая молнии, сунул его подмышку и первым потрусил к лестнице, кивком приглашая важняка за собой. По правде сказать, Вразумихина уже стало немножко раздражать это затянувшееся общение с заезжим комиссаром, поэтому он решительно остановился у лестницы, предоставляя полковнику спускаться в одиночку. Тот сделал пару шагов, и поняв намек, расплылся в протокольной улыбке, сколь лучезарной, столь же и фальшивой:
– Рад был познакомиться, Порфирий Петрович. Я буду в городе до завтрашнего утра. Потом в Москву,