Бруня восседала на широкой ветке, обеими руками вцепившись в толстенный ствол абрикоса. Над ее головой гордо реяли на ветру кружевные трусы размера "чехол для танка". Видимо, за ними тетя Бруня на дерево и полезла. На дорожке под деревом валялся перевернутый таз с бельем. На увивающей арку розе белел бюстгальтер. Пес Барбос торопливо дожевывал наполовину сдернутый с веревки сарафан.
Хозяйка же ничего не замечала. Ругала незадачливых воришек на все корки, да так, что старое дерево ходуном ходило.
С прощальным "шмяк" вниз хлопнулось несколько абрикосов. Мягкие, переспелые, да с высоты… Только оранжевые кляксы и остались. Не хотелось бы, чтобы тетя Бруня разделила их печальную участь.
Вулф проследил за ее взглядом и тронул меня за локоть.
– Волковы, – сказал он одними губами.
Ага! Выходит, сверху их участок вполне себе просматривается? Интересно, что такого она там разглядела?
– Тетя Бруня! – позвала я, сложив руки рупором.
Она в запале не услышала. Ветка под ее седалищем уже жалобно поскрипывала.
Ну что, вспомним строевую подготовку? Ух, как мы тогда глотки драли по утрам! "Доброе утро, господин майор!" – надо было проорать так, чтобы птички с деревьев попадали. Тетя Бруня, конечно, покрупнее воробья будет…
Я оценивающе прищурилась, прочистила горло и рявкнула:
– Брунгильда Марковна!
Она вздрогнула всем телом и чуть не сверзилась со своего насеста. Вулф уважительно показал мне большой палец.
– Анечка? – просипела она и схватилась за горло. Ну вот, голос сорвала.
– Спускайтесь, – я мимоходом отобрала у собаки изрядно пожеванную тряпку, в которую превратился сарафан.
Тетя Бруня наконец заметила безобразие и ахнула.
– Барбос! – прошептала она. – Шо ж ты робыш?
Пес вильнул хвостом, хлопнулся на попу и преданно уставился на хозяйку. Мол, ничего такого не делаю, хозяйка. А что?
– От я тоби зараз! – пригрозила она тем же натужным шепотом. – Тилькы злизу…
Она посмотрела вниз и побелела. "Только слезу" легче сказать, чем сделать. Наверх-то забраться проще.
Вулф хмыкнул, шагнул вперед и уже привычно раскрыл объятия.
– Прыгайте, я поймаю.
Ох, чего нам стоило уговорить тетю Бруню разжать-таки руки! Я уже сама охрипла, пришлось даже пригрозить вызовом пожарных с лестницей. Наконец почтенная гномка сдалась. Осенила себя священным знаком, зажмурилась, выдохнула:
– Ой, лышенько!
И с оглушительным визгом полетела вниз. Кажется, у нас сейчас и правда будет лышенько – несчастье в переводе. Клякса.
Но Вулф не подвел. Покраснел от натуги, вспотел даже, но удержал на весу сто пятьдесят килограмм красоты и грации.
Тетя Бруня наслаждалась – вряд ли ее часто носят на руках! – потом нехотя открыла глаза и выдала:
– Ой, а билызну-то я не зняла!
Голосок прорезался – это плюс.
Позабытое белье и впрямь лениво колыхалось на ветке. Высоковато!
– Достать? – предложил Вулф без особого энтузиазма