чится и мы погоним фашиста куда подальше. Я вернусь, слышишь? А ты жди, жди и надейся. За детьми лучше смотри, береги их. Лучше уезжайте отсюда, немец совсем рядом, – поглаживая жену по голове своей шершавой, рабочей рукой, говорил отец.
– Да куда же мы уедем, Глебушка? Семья не маленькая, как? – плача, спросила Лидия.
– Туда, куда немец не доберётся. Поезжайте в Ташкент, это город хлебный, голодными не останетесь, – ответил Глеб.
Лида промолчала, лишь сильнее прижавшись к мужу, да так, что оторвать её от себя, он не мог.
– Мне пора, дай детей обнять и с отцом проститься, – сказал Глеб.
Лида тихо отошла от мужа, прижав руки к груди. Глеб поднял сына и крепко обнял его.
– Ну что, Митяй, не балуйся, мамку слушай. А я тебе машинку привезу, – говорил Глеб, целуя сынишку в щёчки.
Малыш лишь понял, что папа скоро вернётся и привезёт ему игрушку.
Людмиле было семь лет, но и она не могла понять, что происходит, девочка лишь видела, как вокруг переполошились люди, стояли вокруг, со страхом в глазах. Как уходят мужчины, молодые и старые, в её понятии и сорокалетние были стариками. Мальчишки, закончившие школу, с рюкзаками за плечами, шли к назначенному пункту. Вот и папка уходил…
– Доченька, помогай мамке во всём, слушайся её. Ну… присядем на дорожку, – сказал Глеб, с грустью посмотрев на семидесятилетнего отца, который пришёл с Гражданской войны без левой руки.
Глеб вспомнил мать, которая вскоре заболела и умерла. Тяжело вздохнув, он встал и подошёл к отцу.
– Благословите, батя, даст Бог, возвернусь, – произнёс Глеб, обнимая и отца.
– Бей фашиста, сынок, шибко бей, чтоб неповадно им было топтать нашу землю, нечисти этой, – сказал старик.
– Ну, пойду я. Время, – сказал Глеб, проходя к выходу.
Подняв Митеньку на руки, Лида вышла следом за мужем, Семён Матвеевич остался сидеть на табурете. Старик был атеистом, но почему-то, невольно подняв правую руку, он перекрестил сына и застыдившись, быстро опустил её.
Глеб, не оборачиваясь, быстро прошёл через маленький двор и выйдя за калитку, пошёл в сторону сельсовета. По дороге, он встретил соседа Данилу, с которым учился в одном классе и работал на одном заводе.
– Привет! Ну что, дадим жару фашисту? – улыбаясь, спросил он.
– Там видно будет. Поговаривают, силища у них мощная, нелегко будет его сломить, – ответил Глеб.
– Ничего. И мы не лыком шиты, тоже силища, ого, – сказал Данила.
Был июль месяц сорок первого года. Приходили сводки с фронтов, от Глеба тоже пришло письмо. Дрожащей рукой, со слезами, Лида раскрыла треугольный конверт. Узнав корявый, мелкий почерк мужа, она улыбнулась сквозь слёзы и поцеловала исписанный лист бумаги.
– Живой… – выдохнула молодая женщина.
Уже совсем недалеко были слышны взрывы и стрельба, становилось жутко при мысли, что немцы совсем рядом. Семён Матвеевич принял твёрдое решение.
– Собирайтесь, мы уезжаем, – коротко сказал старик.
– Страшно, папа, как и куда мы поедем? Оставим дом… а если Глеб вернётся, где нас искать будет? – хотела возразить Лида, хотя никогда не перечила свёкру.
– Отпишешь ему в письме, как только устроимся. Поедем в Ташкент. Холодает… скоро зима, тяжело будет в дороге зимой. Собери самое необходимое. Дом стоять будет, куда денется? – с сомнением, сказал Семён Матвеевич.
Он понимал, что дом могут разрушить. Но и понимал, что жизнь дороже. Нет, о своей жизни он не думал.
– Я своё уже отжил, детей жалко. А эти нелюди не пожалеют ни малых, ни взрослых, – думал старик, сидя на скамье.
Лида взяла зимние вещи детей, свою телогрейку она надела на себя, пальтишки на дочку и на сына, замотала им головы платками и положила кое-что из еды. Так… сало, лук, яблоки со двора и полусухой хлеб, который был на вес золота. Зарубив последнего петуха, она отварила его, бульон они выпили, мясо завернули и с двумя узелками вышли из дома. Семён Матвеевич даже не стал заколачивать окна, просто закрыли входную дверь и всё. Лида со двора поклонилась дому, будто прощалась с ним навсегда, слёз не было, да и не до них было.
Доехали кое-как, с пересадками до узловой станции, но и там пришлось ждать более двух суток. Народ устало сидел, коротая время за разговорами, детей укладывали на скамьи, сами почти не спали. В вагон прибывшего поезда пришлось протискиваться, Семён Матвеевич правой рукой подхватил маленького Митеньку, Лида, подталкивая сзади, протискивала вперёд дочь Люду. Наконец, они сели в поезд, который и стоял-то всего минут сорок.
Душный вагон, плач детей, дым папирос, хотя просили не курить там, где находятся дети. Ехали почти две недели, с пересадками и ожиданиями. Первый поезд попал под бомбёжку, началась паника и суматоха, отовсюду слышались крики ужаса и плач детей. Из горящего состава,