сение на потом. Пар струился, попадал в луч света, отразившийся от металлического магазина – и исчезал.
Пан листал блокнот, карандаш дрожал в пальцах, но не от страха, а от избытка слов. Леший сидел, откусывая сухое печенье, и глядел куда-то мимо чащи. Буря чесал шею, как будто с неё можно было стереть тревогу. Снег наливал чай – медленно, почти церемониально. В кружках булькало и чай поднимался до четко определенного педантичным разливающим уровня.
Один стоял в стороне. Не потому, что хотел – потому что уже ушёл.
Влад, позывной Волк. Смотрел туда, где скоро всё начнётся. Не моргал. Как будто взгляд удерживал не он – а кто-то внутри него. Со стороны это выглядело как обычное утро перед выходом. Если не вчитываться в воздух.
Если не заметить, что в этой тишине никто не дышал до конца.
Утро перед боем
Туман стелился по земле, как змея, слепленная из облака. Он не летел – полз. Обволакивал корни, наползал на мешки с песком, вгрызался в одежду. Воздух был вязким, будто резина. Он не дышался – глотался медленно, как вода с ржавчиной.
Кто-то мог бы назвать это утром. Но это не было утро. Это было ожидание утра, отложенное природой – как приговор, который еще не подписан.
Лес дышал. Медленно, с паузами, с натугой. Как раненый. Над макушками деревьев ещё висела синева ночи, но под ней уже бродил ржавый свет. Всё будто выцвело: земля – серо-зелёная, трава – цвета отварного горя, лица – без цвета вовсе.
Взгляд плывёт низко. Через мокрые стебли. Мимо забытых патронов. Мимо пустой фляги, наполовину вросшей в грязь. Мимо следа сапога, в который уже залез полосатый дождевой червь.
Шестеро. Пятеро в центре. Один – чуть в стороне. Они не говорят. Даже лица – как будто поставлены в «режим ожидания».
В центре – чайник. Старый, будто из дедовской кухни. Покрыт копотью. Стоит прямо на земле. Не шипит, не булькает, только выпускает в воздух ровную, непрерывную струю пара. И этот пар – единственное, помимо тумана, что движется во всём мире.
На берёзе у входа в лес – трещина, похожая на открытую резанную рану. Из неё сочится сок. Или кровь. Неясно. В этом месте всё кажется чем-то другим.
Буря сидел на ящике от гранат и ел котлету руками – прямо из пакета. Пальцы в перчатках стали чёрными от жира, но он не замечал. Жевал не торопясь, как будто всё ещё верил, что успеет поесть до сигнала. Периодически клал пакет себе на колени, тер подбородок рукавом и смотрел куда-то вверх – в туман, как будто там должно было появиться расписание на день. Потом снова ел. Пара капель жира стекала по пластине броника блестящей дорожкой.
Пан вытащил блокнот. Вспышка синего неба, отражённого в его очках, была единственным чистым цветом в этом утре. Он писал быстро, почти нервно, прикусывая губу. Слов не слышно, но рука работала – как у человека, который боится забыть, что такое слово «жизнь».
БМВ ходил по кругу – три метра туда, три обратно. У него на голове был на шлем с намалёванным черным биткоином, который он носил словно античную корону. Мямлил себе под нос:
– …если умираешь с криптой в кармане – это считается за холодный кошелёк… да… стопроц…
На каждый поворот он делал паузу, глядел в лес, и только тогда – менял направление. Будто проверял, есть ли ещё земля под ногами.
Леший стоял, прислонившись к стволу дерева, и ел печенье «юбилейное». Он делал это так, как будто в этом был заключён ритуал жизни. Каждый кусочек откусывался строго по геометрии, а жевание шло в такт пульсу. Его винтовка – снайперка – лежала рядом, как домашнее животное, уставшее от тревоги.
Снег сидел на корточках и внимательно разливал чай. У него было лицо монаха и руки врача. Он лил кипяток в кружки, будто вливал последнюю дозу спокойствия в эту систему. Пар поднимался к лицу, касался ресниц. Он не моргал.
Всё происходящее – выглядело как сцена за секунду до снимка. Замороженное движение. Кто-то держал дыхание. Кто-то – мысли.
И в этой паузе времени все были на своих местах.
– А ты что бы выбрал? – спросил Пан, не отрывая взгляда от блокнота. – Умереть во сне или на восходе?
– Во сне, конечно, – ответил БМВ, остановившись в шаге от него. – Хотя подожди… если с утра – тогда курс ещё не успевает рухнуть. Значит, с деньгами. Значит, с достоинством.
Пан хмыкнул. Записал что-то. Потом посмотрел в небо – будто искал ответ в облаках, которых не было.
Буря чавкал. У него в руке снова оказалась котлета. Он кивнул в сторону чайника:
– Пацаны, я, если что, завещаю свой термос. Он с подогревом. Жена подогрев не вставила – ну хоть вы вставите.
Он смеялся. Один. Но его смех звучал искренне – как последнее тепло перед зимой.
Леший в этот момент поднёс к губам печенье и сказал, будто никому:
– Пахнет, как в детстве. Только тогда войны не было. Или просто я не знал.
БМВ остановился, прищурился:
– Леший, ты сейчас как NFT – сказал красиво, а никто не понял.
– Ты