. Сухие, изломанные волосы, собранные в тугую черную косу и кое-где выбившиеся пряди волос, налипшие на влажное от пота и проспиртованного дыхания клиентов лицо – единственное что еще роднило ее с живым человеком, и не позволяло спутать с остатками населения «Оскверненной столицы». Посиневшие тощие пальцы перебирали в руках треснувший стеклянный бокал, в попытке вытереть его насухо перед тем как очередному несчастному вздумается оставить свои последние гроши в этом заведении и окончательно залиться местным дерьмом.
Но внезапно ее глаза скользнули на меня, среди безумной толпы последних представителей «Проклятой страны» живой труп смотрел на меня. Неожиданно для самого себя я почувствовал волнующее желание приблизиться к ней. Я отвел взгляд в сторону, в попытке сделать вид, что не заметил ее, но мои ног сделав несколько неуверенных шагов, сами понесли меня к ней. Медленно расталкивая грязные тела работяг и шахтеров, я приблизился к пожелтевшей от кухонного жира барной стойке.
Отставив стакан, она едва слышным среди подвального безумия голосом обратилась ко мне:
– Вы будете пить?
Я замешкался. Видимо не такой вопрос я хотел услышать спустя столько лет.
Она пристально посмотрела на меня и спросила снова:
– Что вы будете пить?
В этот раз я понял ее вопрос.
– Нет.
Как можно тверже ответил я, лихорадочно перебирая в голове варианты, как увести ее подальше от этого шума.
– Тогда что вам нужно?
Я смутился, ее голос звучал все так же сухо – она не узнала меня. Почему-то мне не хотелось обрывать с ней на этом разговор, но и пить я не желал.
– Здесь можно поговорить наедине? С тобой? Мой голос дрожал, я не знал почему.
На миг она застыла, взгляд устремился куда вдаль, сделав глубокий выдох она заговорила:
– Можно, подожди немного… Ты же знаешь правила?
Ненадолго задумавшись, я поспешно кивнул.
Отойдя к задней двери, она начала кого-то звать из завешанного старыми шторами помещения, не дождавшись ответа она скрылась за ними. Я остался ждать.
Не видя возможности унять бушевавшее во мне волнение, я уставился на шкаф с редким набором бутылок всех цветов и форм, на которых едва ли возможно было различить их благородное происхождение. К сожалению, сегодня их заполняли лишь дешевым пойлом, которое нередко перегоняли из так необходимого человечеству зерна. Но видимо теперь человечеству не было никакого дела до разрушенного мира, и оно медленно, но верно возвращалось к своему животному облику, забывая о своем стремлении к лучшей жизни. В голове проносились мысли, войдя сюда я практически забыл о своей цели. Я должен идти, но где же она?
Вдруг мысли оставили меня, мои глаза снова зацепились за недавно виденные мною шторы, бледный женский силуэт пристально смотрел на меня и кажется звал к себе.
За стойкой ее сменила другая женщина, было заметно, что эту ночь она планировала благополучно проспать. Отбросив остатки мыслей, я двинулся к завешанной комнате.
Раздвинув занавески, я вошел, и тут же стойкий, кислый запах ударил мне в нос. Осмотревшись, я нашел себя в небольшой комнате, отделанной керамической плиткой. Проступавшие трещины, наспех замазанные цементом, вились и переплетались, с каждым годом оплетая эту комнатушку как дикорастущий куст. Все это жалкое действие своим масштабом мне напомнило семейное древо, которое аристократы так старательно располагали у себя на самой видном месте, вписывая туда своих героических предков и подающих надежды потомков. В моем же случае эта небрежная паутина хранила в себе память о тех, кому посчастливилось побывать здесь до меня. А неубранная кровать с еще не высохшими пятнами пота и семени только подкрепляло мою неприязнь к этому забывшему достоинство месту.
Она стояла в центре комнаты, а на полу под ней лежало ее черное платье. Только сейчас мне удалось в полной мере разглядеть ее измученное тело:
До боли знакомый цвет кожи, когда то давно так притягивающий своей нежной голубизной напоминал сегодня трупную белесость замученных в лагерях узников, чья жизнь оборвалась под гнетом тяжелых испытаний и нечеловеческого голода. Некогда аккуратная девичья грудь сменилась морщинистыми складками кожи, повисшими на ребрах несчастной. Казалось, будто сама жизнь покинула то тело, и передо мной стоял живой скелет, натянувший на себя кожу совсем недавно живой девицы. Конечности то и дело подергивались в судорожном желании убрать волосы за уши. Кости срывались с места и казалось, вот-вот вырвутся из под тонкой кожи владельца. Единственное, что не позволяло мне окончательно похоронить стоящую передо мной женщину, ту женщину, которую я когда то так любил – ее взгляд. Такой же живой как и в тот в день, когда падал снег, как он был красив, как была красива она, и как она смотрела. При взгляде на нее мое лицо начинало гореть. Я почувствовал как сводит челюсть, как давно забытая тоска, продираясь из глубины моей души все ближе и ближе протягивается к моему горлу.
–А ведь все могло быть иначе, по-другому, совсем иначе…
Сдавленным стоном