кормимся с их работы.
Лора выкрикнула:
– Верно-верно! Ты ведь представляешь себе, тетя, дорогая, в чем состоит работа санитара из похоронного бюро?
Тетя Морджанна не знала подробностей.
– Что ж, – тоном ученого начала Лора. – Они втыкают в тело серебряные иголочки, соединенные с красной резиновой трубкой, чтобы вытянуть кровь. И впрыскивают консервант. Как правило, санитары сливают кровь в канализацию. Но не Леонард с Бионом! Они носят ее в бутылях домой для мамы и папы и для всех нас. Но, конечно, Тимоти…
У Тимоти дернулся уголок рта.
– Нет-нет, – проворно зашептала Лоре мать.
– Тимоти… – протянула Лора, не зная, чем закончить фразу.
Наступило неловкое молчание. Его прервал требовательный голос дяди Джейсона:
– Да? Продолжай. Что насчет Тимоти?
– Ох, Лора, язык у тебя… – вздохнула мать.
Лора продолжила. Тимоти закрыл глаза.
– Тимоти, он… ну, он не любит кровь. Такой уж он… разборчивый.
– Он еще научится, – пояснила мать. – Вопрос времени. – Она сказала это твердым голосом. – Он мой сын, и он научится. Ему всего четырнадцать.
– Но меня на крови взрастили. – Голос дяди Джейсона переместился в соседнюю комнату. Снаружи ветер играл на деревьях, как на струнах арфы. Оконное стекло обрызгал дождичек. – На крови взрастили… – Звуки истаяли вдали.
Тимоти, покусав себе губы, открыл глаза.
– Ну, это была моя вина. – Мать провела гостей в кухню. – Я заставляла его. Но ребенка не принудишь, только навсегда отобьешь ему вкус к блюду. Вот Бион до тринадцати лет не притрагивался к…
Конец фразы потонул в шуме ветра.
– Понятно, – пробормотал дядя Джейсон. – Тимоти дозреет позже.
– Ничуть не сомневаюсь, – с вызовом ответила мать.
Свечи пылали, по дюжине затхлых комнат прыгали тени. Тимоти стало холодно. Втянув в себя запах горящего сала, он инстинктивно схватил свечу и отправился блуждать по дому под предлогом того, что поправляет креп.
– Тимоти. – Чей-то голос за рисунчатой стеной шепотом, с присвистом и вздохами, выговаривал слова. – Ти-мо-ти-боис-ся-тем-но-ты. – Голос Леонарда. Чертов Леонард! – Так что мать – иной раз – позволяет ему – брать свечу. Так и ходят, неразлучные, по всему дому – огонек свечи и два серых глаза Тимоти; и светится вся троица одинаково.
– Мне нравится эта свеча, только и всего, – с упреком прошептал Тимоти.
– Все образуется. Дети они и есть дети, – долетели из глубины темной столовой слова тети.
И снова шум, снова хохот, дикий хохот! Раскат за раскатом! Хлопки и стуки, выкрики, шуршанье платьев, шелест пелерин! В парадную дверь, подобно пороховому дыму, повалил мокрый туман. И оттуда, складывая крылья, гордо выступил высокий мужчина.
– Дядя Эйнар!
Нырнув прямиком в туман, под сплетенье зеленых теней, Тимоти на тонких ногах рванулся вперед, в объятия дяде Эйнару. А тот поднял его в воздух!
– У тебя крылья, Тимоти! – Легко, как пушинку, он подбросил мальчика в воздух. – Крылья, Тимоти, лети!
Внизу побежал хоровод лиц. Тьма закружилась. Дом сдуло прочь.