густые и свинцовые, которые окутывали Поднебесную непроницаемой пеленой, будто небеса наложили на эти земли вечное проклятие, не подлежащее искуплению. В народе шептались, будто боги отвернулись от здешних просторов, обрекли их гнить под тяжёлым покрывалом дыма, и ни лучи дня, ни покров ночи не могли разогнать эту удушливую мглу. У подножия дворца раскинулся город-призрак, где дома из серого камня, покрытые копотью, сгорбились в безмолвном отчаянии, жались друг к другу, точно перепуганные тени, ищущие утешения в своём одиночестве. Улицы его зияли пустотой, лишённые окриков торговцев и звонкого детского смеха, а ветер, скребущий когтями по мостовой, вместе с тощими псами, рыскающими среди куч отбросов и хрипло лающими в тишину, нарушал мёртвую скорбь, царящую над этими землями. Жизнь здесь угасла давно, и лишь призрак былого остался, раздавленный железной волей одного человека, чьё имя внушало трепет.
В самом сердце дворца, в просторном тронном зале, восседал Сюн Ли, император Поднебесной, чья фигура казалась неотделимой от массивного трона, вырезанного из чёрного камня и холодного, как ледяная бездна, слившегося с его плотью в единое целое. Широкие плечи его слегка сутулились под тяжестью мантии, сотканной из чёрного шёлка, и ткань струилась по телу плавными волнами, расшитая золотыми драконами, чьи когти вцепились в неё, готовые в любой миг разорвать в клочья. Лицо императора, выточенное резкими линиями, обрамляли высокие скулы и глубокие тени под глазами, хранящие отпечаток бессонных ночей, выжженных долгими годами власти, оставившими следы на его коже. Тёмные, бездонные глаза пронизывали всё вокруг острым взглядом, однако в их глубине тлела усталость, не гнетущая тело, а грызущая душу, подобно ошейнику, в который превратилась его корона, сдавливая горло с каждым вдохом. Чёрные волосы, пронизанные серебристыми нитями седины, были стянуты в тугой узел и увенчаны нефритовой короной, чьи шипы впивались в виски, оставляя тонкие алые борозды, из которых кровь стекала по коже медленными струями, капала на мантию, но он не замечал этих следов, не чувствовал их тепла, погружённый в собственное существование, где боль стала привычной тенью.
Пространство зала вокруг него дышало пустотой, нарушаемой лишь присутствием стражников, чьи фигуры в латах из чёрной бронзы высились вдоль стен, недвижимые, подобно каменным изваяниям, охраняющим мёртвый покой. Шлемы, украшенные вырезанными драконьими мордами, скрывали их лица, и лишь тяжёлое, влажное дыхание выдавалось наружу, становясь единственным свидетельством жизни, таящейся под металлом. Отполированный мрамор пола отражал дрожащий свет факелов, но их пламя тлело болезненным, чахоточным жаром, трещало и плевалось дымом, отбрасывая длинные, изломанные тени, пляшущие по стенам в зловещем танце. В углу зала дымилась бронзовая курильница, из которой поднимались густые спирали дыма, пропитанные ароматом сандала, смешанным с тошнотворным смрадом гнили, и этот запах служил ритуальной данью Чёрному Дракону, мифическому владыке Поднебесной. Легенды утверждали, будто он пожрал