ветер с гор выл как стая голодных волков.
Однажды наш отряд попал в засаду в узком ущелье. Маронги обрушили на нас камнепад, а потом атаковали с флангов. Мы потеряли половину людей, но прорвались, и я заслужил свой первый шрам – длинную полосу через всю спину от маронгского кривого меча. С тех пор шрамов прибавилось, каждый – напоминание о том, что я выжил там, где другие пали.
Вернувшись в столицу героем после положенного срока службы, я развлекал придворных дам рассказами об ужасах войны в Пограничье. За два года дослужился до капитана, но суровая жизнь, полная испытаний, как оказалось, не научила меня осторожности в мирное время. Помпезно отметив своё двадцатипятилетие с друзьями, я вернулся к прежнему образу жизни, уделяя внимание первым красавицам Мильвии. Это не могло не вызывать гнев их высокородных спутников. Впрочем, я находил оправдание своему непристойному поведению.
Не могу сказать, что не ожидал предательства – слишком часто в последних письмах Илоны мелькало имя Мираса. «Твой друг так забавно развлекает нас историями… Мирас показал мне удивительную книгу… Мирас говорит…» Но я гнал от себя подозрения. Ведь Мирас был мне больше чем другом – почти братом. Когда я уезжал в Пограничье, именно Мирас клялся присматривать за Илоной. «Клянусь жизнью, друг мой, – говорил он, – я сберегу её для тебя». Как же горько звучат теперь эти слова! Вернувшись в столицу, я узнал, что моя возлюбленная принцесса сбежала из дворца с ним. Эта новость ударила больнее любого маронгского клинка.
Говорили разное – что они укрылись в горном монастыре, что отплыли на корабле в далекие земли. Но я не пытался их искать. Вместо этого топил боль в вине и развлечениях, пытаясь заполнить пустоту в душе шумом пиров и женским смехом. Праздник Астиры стал последней каплей в чаше моего падения.
Сейчас, сидя в этой проклятой камере, я ощущаю, как жар снова поднимается к вискам. Рана на плече пульсирует в такт сердцебиению, кожа вокруг пореза горячая и припухшая. Каждое движение отдаётся болью во всем теле, словно меня пропустили через мельничные жернова. Во рту пересохло, и я бы отдал сейчас полжизни за глоток воды.
Мучительно пытаюсь восстановить события того вечера. В памяти всплывают только обрывки – праздничные огни в храме Астиры, запах благовоний, смешанный с винными парами, звон кубков и обрывки молитвенных песнопений. Помню, как кто-то из жрецов что-то говорил об Илоне… или о Мирасе? Может быть, именно это и стало причиной моей вспышки?
Но за что конкретно я полез в драку со служителями, вспомнить не могу. Все последующие события словно в тумане – чьи-то крики, звон разбитого стекла, толстый монах, чьё тело оседает на пол после моего удара… Возможно, всё закончилось бы простым понижением в звании и очередной ссылкой на границу, если бы служитель Астиры не ударился затылком о каменную стену и не испустил дух прямо там, в храме.
Теперь, когда лихорадка немного отступила, я понимаю, насколько глубоко пал. Из лучшего офицера