Шеллинга он вообще назвал выпущенными на свободу школьниками.
Иван Васильевич перестал улыбаться, всплеснул руками и, протяжно промычав, резко опустил их на свои колени и пробасил:
– А вот это непорядочно. То восхвалял Шеллинга, а когда ни брауншвейгского ордена, ни звания профессора не получил, все немцы плохи стали, французы теперь роднее. Сбежал во Францию? Так, что ли? Молчишь, Фёдор Иванович, а?
Иван повернулся к Тютчеву, сидевшему между братьями, и вскочил испуганно. Друг полулежал на скамейке, голова безвольно свесилась на грудь. Всегда розовощёкий, сейчас он был белым, как накрахмаленная в рюшках рубашка.
– Перегрелся, что ли? – растерянно спросил Пётр брата, невольно отстраняясь от неподвижного тела.
– Не говори много, намочи вот платок, да побыстрее, потом выясним. Человека надо в чувство привести.
Он поднял голову Фёдора Ивановича, положил на спинку, легонько похлопал по пухлым бледным щекам, подул в лицо и положил подоспевший мокрый батистовый платок на широкий лоб друга.
Тютчев открыл глаза и попытался виновато улыбнуться.
– Нет-нет, ничего не говори! Сейчас же домой, сейчас же, – скомандовал Иван.
Братья подхватили под руки обмякшего и довольно-таки тяжёлого дипломата. Голову держать прямо сил ещё хватало, а вот ногами перебирать, даже не касаясь земли, сил не было.
Когда его уложили на кровать, напоили водой, и румянец понемногу оживил щёки, приступили к расспросам, что же случилось и не нужно ли вызвать врача.
Тютчев слабо махнул рукой:
– Экие вы! Ничего опасного. Нелли, жена, с детьми уехала на неделю к сестре. Три дня назад меня пригласил на обед русский посланник. Я думал, что идти нужно к шести часам, и явился в ту самую минуту, когда гости вставали из-за стола. Поэтому не обедал. На другой день обед заказать было некому, так как жена уехала. Я обошёлся без обеда.
– Ну, а на третий день, сегодня? – пряча улыбку, строго спросил Иван.
– А на третий день я потерял привычку обедать.
Дружбы не получилось
Жизнь за границей многому его научила. Друзей было много, а вот стихов о дружбе не было. Ни одного.
Летом 1833 года в Мюнхен на должность атташе прибыл в русское посольство молодой князь Иван Гагарин, дальний-дальний родственник Тютчева. Они сразу подружились. Что их сближало? Родина, Московский университет, общество любомудров, разговоры и думы о будущем России.
Был вечер. Друзья сидели «на брёвнах, у самой воды; напротив… на другом берегу, над скоплением остроконечных крыш и готических домишек, прилепившихся к набережной, высился базельский собор, – и всё было прикрыто пеленою листвы… Это тоже было очень красиво, а особенно Рейн, который струился… и плескал волной в темноте».
– Знаешь, с тех пор, как я приехал в Мюнхен, – делился князь Иван Гагарин