ной кожей пульсировал кристалл кварца. – Вы здесь, потому что ваша дочь… – она щёлкнула пальцами, и в воздухе возник голограммный гроб. Девочка лет шести спала внутри, обняв куклу с лицом Элайджи.
– Что вы сделали с Эмили?! – Он бросился вперёд, но пол под ним ожил. Ковер-бесконечность обвил его лодыжки, впиваясь волосами в кожу.
– Мы ничего не делаем. Мы *предлагаем*. – Женщина провела рукой над гробом, и девочка села, улыбаясь. – Эмили умрёт через три дня от тифа. Но если вы подпишете контракт… – она махнула веером из костяных пластин, и гроб исчез, сменившись видением: Эмили взрослеет, выходит замуж, рожает внуков Элайдже. – Мы вырежем её из временной линии, как алмаз из угля.
Элайджа сглотнул. В углу зала что-то зашевелилось. Он обернулся и увидел клетки. В них сидели люди – нет, существа – со стеклянной кожей, сквозь которую текли песочные часы вместо крови. Один из них, старик с лицом, как у Брандта из газет, прошипел:
– **Беги! Они вшивают тебе часы в душу!**
– Не обращайте внимания, – женщина заслонила клетку телом. – Это… клиенты, недовольные условиями.
Она повела его через зал, где клерки с руками-калькуляторами отсчитывали секунды на абаке из костей. На стене висел манифест корпорации:
*«Ни один момент не должен быть потерян. Ни одна слеза – напрасной. Мы дарим вечность – вы платите памятью»*.
– Вот ваше рабочее место, – она указала на кабинет с окном в никуда. За стеклом клубилась тьма 3012 года – их родная эпоха, где время иссякло, как вода в колодце. – Вы будете собирать артефакты: фотографии, письма, детские игрушки. Всё, что хранит сильные эмоции. Это топливо для наших… двигателей.
Элайджа взял со стола первый заказ – фотоаппарат-обскура 1840-х. В видоискателе он увидел себя: седой, с кристаллом вместо глаза, загружающим в машину чьи-то сны.
– А Эмили? – спросил он, замечая, как его тень на стене машет ему, словно прощаясь.
– Станет бессмертной, – женщина вонзила ему в ладонь перо. Оно было холодным, как космос между временными слоями. – Подпишите.
Он подписал. Кровь впиталась в пергамент, и Элайджа вдруг *вспомнил*, как двадцать лет спустя будет стоять над трупом Джек-Потрошителя, забирая его нож как артефакт. Память, которой ещё не было.
– Добро пожаловать в семью, – женщина расплылась в улыбке. Её зубы оказались крошечными зеркалами, в каждом из которых кричал кто-то из прошлого Элайджи.
Той же ночью он отправил первого агента – мальчика-трубочиста 1603 года. Его задачей было украсть зеркало Елизаветы I, в котором она видела своё будущее. Но когда мальчик вернулся, он был пуст. Глаза – стеклянные, в кармане – записка: *«Стоимость услуги: 10 лет жизни. Баланс: −7»*.
**P.S.**
*«Eternal Moments» – не корпорация. Это грибница, проросшая сквозь века. Её споры – наши несбывшиеся «если бы», а урожай – крики, законсервированные в янтаре упущенных шансов.*
**Глава 2: Сбор долгов**
Элайджа проснулся от того, что его пальцы звенели. Он поднёс руку к газовому рожку над кроватью – суставы были стянуты тонкими часовыми пружинами, впивающимися в плоть. *Плата за первый артефакт*, – догадался он. В углу комнаты стоял мальчик-трубочист, вернее, то, что от него осталось. Его кожа отслаивалась, как старые обои, обнажая шестерёнки вместо мышц.
– Сэр… – голос мальчика скрипел, будто игла по граммофонной записи. – Новый заказ.
На грубом пергаменте горели слова: *«Париж, 1793. Гильотина Марии-Антуанетты. Собери слёзы зрителей»*.
Элайджа сжал кулак, чувствуя, как пружины впиваются глубже. Он вспомнил клетки в штаб-квартире, старика Брандта с песочными часами в жилах. *«Они вшивают тебе часы в душу»*.
-–
**Париж, площадь Революции.**
Толпа ревела, когда Элайджа пробирался сквозь неё с капсулой из дымчатого кварца в руках. На эшафоте палач проверял лезвие, а Мария-Антуанетта стояла, смотря в небо. Её взгляд зацепился за Элайджу, будто узнал.
– *Vous aussi, vous vendez des ombres?* – прошептала она. *Вы тоже продаёте тени?*
Капсула в его руках затрепетала. Элайджа понял – королева знала о «Eternal Moments». Возможно, ей тоже предлагали сделку.
Первый удар барабана. Лезвие упало. Толпа застыла в экстазе, и капсула ожила, втягивая серебристые струйки – не слёзы, *воспоминания*. Элайджа увидел обрывки: ребёнок Марии, умерший в колыбели, её тайные письма к шведскому графу, ночь, когда она молилась, чтобы время повернуло вспять.
– Стой! – Крикнул подросток в рваном камзоле, выхватывая нож. Его глаза были красными от слёз. – Это её душа! Ты не имеешь права!
Элайджа отшатнулся, но капсула уже была полна. Подросток бросился вперёд, и в этот миг часы на башне Сен-Жак взорвались. Стрелки, как стальные когти, пронзили юношу, высасывая из него годы. Он состарился за секунды, превратившись в прах.
– *Стоимость