/p>
К середине ХIХ века кочевники-локайцы осели здесь окончательно. Возвели жилища, развели сады и виноградники, обзавелись отарами овец, но несмотря на это, они оставались воинами. Являясь ближайшими родичами мангытов, из которых происходили эмиры Бухары, многие локайцы предпочитали хозяйственной деятельности службу при дворе, стремясь стать нукерами или чиновниками эмира.
В отличие от живущих рядом с ними мирных земледельцев и скотоводов, локайцы с детства готовили своих сыновей к службе в эмирской армии в качестве воинов и телохранителей. Из них в эмирскую гвардию попадали лишь единицы. Уж очень тщательным был отбор. Локаец должен был метко стрелять, искусно владеть клинком, лихо скакать на лошади, быть сильным и выносливым, а главное – должен быть беспощадным к врагам и недоброжелателям повелителя.
Кроме силы, умения и сноровки воину, претендующему на службу при дворце эмира, необходимы были и деньги, чтобы выкупить у бухарских чиновников соответствующий чин. Если локаец не имел коня, необходимого вооружения, достаточного количества серебряных монет для мзды чиновникам, то путь в гвардию эмира был ему закрыт, оставалось только землепашествовать или пасти овец. И хотя существенного неравенства между локайцами и другими народностями в долине не было, разделение на бедных и богатых существовало даже среди кочевников.
С годами не нажившие себе богатства локайцы, следуя примеру местных горцев, спасающихся от непосильных эмирских повинностей и жадных сборщиков налогов в неприступных горных ущельях, непроходимыми тропами уходили подальше в горы. Они строили свои жилища в малодоступных местах, куда добраться можно было лишь с риском для жизни. Но это не спасало их. Пронырливые сборщики налогов угрозами и посулами находили проводников и с их помощью добирались до самых заоблачных поселений. Именем эмира они забирали последнее у покорных горцев, большую часть налогов присваивая себе.
В одном из таких высокогорных селений, в бедной семье кочевника Ибрагима, росли сыновья Фархад и Темир. Они вместе пасли овец местного богатея Ислам-бека.
Дом Ибрагима, слепленный из глины и плоских камней, одной своей стеной прислонился к огромному валуну, скатившемуся в незапамятные времена в неширокое межгорье из поднебесья. Двадцать лет назад, еще до падения хвостатой кометы, о которой известили ишаны и муллы, пугая безграмотный люд предстоящими бедствиями и лишениями, небольшая семья Ибрагима вместе с десятком других семей из долины поселилась в этой неширокой седловине, зажатой со всех сторон скалами. Новопоселенцам казалось, что они нашли самое подходящее для кишлака место, с богатыми пастбищами по берегу стремительно несущей свои воды горной речушки, разрезающей седловину на две части. Аксакалы назвали селение простым и звучным именем – Кохи-Саяд. В центре кишлака, на берегу шумной речки росла вековая развесистая ива, названная аксакалами Деревом Совета. В редкие праздничные дни и дни печали собирались под этим деревом все сельчане. В жаркие дни завсегдатаями здесь были старики, которые за чаем и мирными беседами коротали время. Иногда аксакалы обсуждали последние события, которые изредка доходили до кишлака из уст односельчан, спускавшихся по единственной, приткнувшейся к пропасти тропинке в долину. От ивы, окунающей свои узловатые, словно вены горца, корни в горный поток, вел неширокий, связывающий обе части кишлака деревянный мостик, с которого сельчане обычно черпали воду. На сухом, толстом сучке этого самого древнего в кишлаке дерева всегда висела толстая волосяная веревка с кожаным ведром на конце.
Взяв веревку, статный, крепкий подросток в поношенном, выгоревшем на солнце, но опрятном чекмене, перепоясанный потерявшим цвет красноватым с желтой вышивкой, поясным платком, ловко забросил ведро на самый стрежень бурлящей речушки и без особой натуги его вытянул. Перелив воду в глиняный кувшин, парень повесил ведро на сук, осторожно, чтобы не расплескать воду, поставил свою ношу на плечо и неторопливо зашагал к дому.
Попадающие навстречу сельчане с улыбкой смотрели ему вслед. Это и понятно, в семье их уважаемого односельчанина Ибрагима рос и раздавался в плечах красавец мужчина. Тонкие черты его смуглого, с пробивающимся румянцем лица явно выдавали благородное аравийское происхождение. И неудивительно – в кишлаке было немало потомков древних обитателей Мавераннахра, и Темир, так звали молодого пастуха, считал себя принадлежащим к этому древнему кочевому племени и искренне этим гордился.
Завидев идущих ему навстречу девушек, Темир ускорил шаг, но от быстрого хода вода начала плескаться через край, и ему ничего не оставалось делать, кроме того, как остановиться.
Одетые в цветастые платья из плотной домотканой материи, больше напоминающие длиннополые рубахи и блещущие всеми цветами радуги шаровары, девушки, с истинно горским изяществом держа кувшины на головах, гордо и грациозно шествовали к речке. Одна из них, черноокая Юлдыз, дочь соседа Касымхана, давно уже приглянулась Темиру. Даже простенькая одежда не могла скрыть ее природной красоты и изящества. Несмотря на юный возраст (Юлдыз только-только исполнилось двенадцать лет), в ней было много женственного – и не по летам развитая грудь, и изгиб стана,