align="center">
Эти звуки могли быть джазом…
Эти звуки могли быть джазом,
а не только обёрткой сна,
доносящимся парафразом
из распахнутого окна…
Эти пальцы бегут по кнопкам,
и пронзительный льётся звук…
Нет, не тихо, но и не громко
он исходит от губ и рук…
Эти звуки должны стать джазом…
Так отчётливо слышен стон…
Пусть закончится, но не сразу
этот странный и грустный сон!..
След контрабаса на песке…[5]
След контрабаса на песке…
Его издёрганные струны.
Тебя я точно не забуду…
И даже дело не в тоске.
Контрабас перечит трубам…
Неуёмно, пошло, глупо,
стыдно, нецензурно, больно…
Контрабас перечит трубам…
Ну а трубы всем довольны.
Не казни меня неизвестностью
Не казни меня неизвестностью,
ожиданием не казни,
осудив на докучливо-пресные,
суррогатно-серые дни…
Дни, в которых один лишь вакуум
и раздавлена тишина,
вместо слов я пишу каракули,
во вселенной совсем одна…
Не казни неопределённостью,
равнодушием не казни,
на любовь осудив влюблённостью,
сердце раненое возьми…
Я отдам его без колебания,
без намёка на то, что ты
должен мне за скитания
бедной моей души…
Не казни меня неизвестностью,
ожиданием не казни,
осудив на такие пресные,
бесконечно-тусклые дни…
Твои глаза не встретив снова…[6]
От равнодушия такого
давно бы разорвалось сердце.
Ты знаешь: не могу согреться,
твои глаза не встретив снова…
Нам достались такие роли
Золотые страницы листьев
медным почерком исписав,
не смолкает дождь… Будет литься
с прошлой ночи… И до утра…
Дождь подарит осенние главы
в незаконченный наш роман,
занавеска на окнах станет
как кулиса в театре драм…
И скамейка в промокшем парке,
дожидаясь прихода пар,
словно кресло в дождей театре…
Как бы ни был театр стар!
Нам достались такие роли:
их играть ещё и играть…
Дождь, не плачь! Аплодируй стоя!
Рано – слышишь? – нам умирать!
Когда мне будет девяносто…
Когда мне будет девяносто,
я буду начинать с сигары
любое утро: это просто,
когда ты безнадёжно старый…[7]
Но только это невозможно…
Как дотянуть до сорока?
В игре со смертью ты заложник,
на жизнь смотрящий