повернулся ко мне и спросил:
– Олечка, а что вы думаете по этому поводу?
– Я думаю, что в монастырь идти, конечно, не обязательно, а вот сохранять мужу верность необходимо.
Дон Гуан подошел ко мне и с интересом посмотрел на меня:
– И вы могли бы отречься от себя и сохранять верность до самой смерти?
– Конечно! – ответила я. – И такие случаи известны: Нина Чавчавадзе и Анна Григорьевна Достоевская (Сниткина), например. Или великие княгини Ольга и Елизавета Федоровна.
– Да, но все они любили своих мужей, а Дона Анна ведь вышла за Дон Альвара без любви! – воскликнул Дон Гуан. – К тому же, насколько мне известно, они все были верующими, а Дона Анна, скорее, набожная, чем верующая, и соблюдает траур и скорбит о муже из чувства долга. Помните: «Вдова должна и гробу быть верна»?
– А? Что вы на это скажете? – с азартом вмешался в наш спор режиссер.
– Я скажу, что совершенно с этим согласна и что из чувства долга и ответственности можно совершить очень многое, но с любовью и верой можно сделать абсолютно все! Они, как говорится, горами движут. Помните, как у Андерсена: «Что может быть сильнее преданного сердца?»
Тут в воздухе на какое-то время повисла пауза и воцарилась тишина. Первым молчание прервал режиссер и, обращаясь к нам, сказал:
– Ну ладно, теперь давайте пройдем эту сцену!
И действительно, эта подсказка дала мне «ключ» к пониманию поступков и поведения Доны Анны. Я поняла, что здесь надо играть именно эту борьбу ума и сердца и жажду чувств! Например, она говорит: «И я поверю, чтоб Дон Гуан влюбился в первый раз, чтобы не искал во мне он жертвы новой!» – а сама в душе надеется, что это именно так. И она хочет этому верить! А разве не так же, слушая речи какого-нибудь завзятого волокиты, женщины горазды развешивать уши? Ведь не только потому, что «женщина любит ушами», но еще и потому, что она хочет это слышать и готова принимать этот обман за правду («Ах, обмануть меня нетрудно: Я сам обманываться рад!»). И действительно, обольстительные речи Дон Гуана сделали свое дело: она уже забывает, что это убийца ее мужа и что она собиралась вонзить ему в сердце кинжал; думает не о себе, а о том, как ему уйти незамеченным; признается, что ненависти в ее душе нет; соглашается на следующее свидание («О Дон Гуан, как сердцем я слаба») и дарит ему на прощание поцелуй (думаю, отнюдь не «холодный» и не «мирный», а вполне страстный).
Когда мы прошли эту сцену, режиссер сказал:
– Ну-с, господа, на сегодня все. Олечка, вы свободны. Завтра с утра еще разок порепетируем и будем снимать. А сейчас снимем эпизод Дон Гуана с Лепорелло, ну а вы Дона Анна, пожалте в костюмерную – на примерку!
С этими словами он приобнял меня за плечи и увел. Пока мы шли по коридору, он тихо спросил:
– Вы так зрело рассуждали о любви. Откуда у вас, столь юного создания, такие познания – из книг?
Потом, словно отвечая на свой вопрос, сказал:
– Ну да, не из личного же опыта! Или, может, кто-то уже тронул ваше сердце? Заранее прошу меня простить за попытку влезть в душу.
– Нет,